Липистиньи запылал снег. Вся она горела, как в огне, будто кровь шальная хлынула из жил и затопила голову, сердце, руки…
На миг затихла улица. Только гудит, грохочет сухая кожа. И вдруг зашумели, загалдели:
— Гляньте-ка, ха-ха-ха! Вот насмешил варначина! Ха-ха-ха!
В веселый крик вплелись сердитые крики:
— Дикой!.. Язви-те!
— Э, сволочь, что делаешь?!
От каждого крика Липистинья вздрагивает. Лицо ее заливают слезы. Ей кажется, они жгут огнем.
— Филантий, проклятущий! — ревет с визгом сестреница Клава.
— О, гошподи, вот жмей-то! — шепелявит старушка.
— Ха-ха! учудил дык учудил! Ха-ха!
Вдруг кто-то резко преградил ей дорогу. Липистинья подняла раскосматившуюся, огнем горящую голову и встретилась с умными глазами Савраски.
— Ты сдурела, цболочь! — Магдауль подскочил к Королю, затряс его изо всей силы.
Липистинья стояла в столбняке, ничего не понимая.
— Как можна?! Как можна?! — зверем ревел Магдауль. Он железными ручищами приподнял Короля и злобно, со всего маху кинул его в сугроб. Весь красный, Магдауль дрожал от злобы — на его горбатом носу выступил пот.
Липистинья тупо смотрела на Магдауля. Неожиданно она увидела, как злоба на его лице сменилась жалостью — Волчонок весь сморщился от боли. Липистинья вдруг очнулась, закрыла лицо руками, упала в сани и разрыдалась.
Магдауль выхватил нож и кинулся на Короля, который выбирался из сугроба.
— Цболочь, брюхо резать будим. Ты не тала мне!
Увидев подступающего Магдауля, Король снова осел в сугроб, растерянно забормотал:
— Ты, тунгус, ножом-то и в правду не пырни. Я ж народ веселил.
Липистинья в секунду очутилась возле Магдауля, взглянула на него мокрыми измученными глазами.
— Не тронь!
Вера удивленно шепчет Магдаулю:
— Вот ты какой!
Утром на другой день сидит Король за столом, закрыв ладонями лицо, и качает лохматой головой.
— Вот уж дикой-то… Чего удумал — на бабе поехал…
Липистинья плотно сжала губы. На мужа не глядит.
— Ты, Липа, прости меня… а?..
И вдруг опустилась в изнеможении на лавку, смотрит не видя куда-то далеко — вздулись черные жилы на упавших по коленям руках.
— Прости?!
Застонала. Увязала потуже платок. Встала, пошла к плите, перевернула блин.
Король взглянул на нее — текут по морщинам щек слезы. Уронил на стол голову, замычал…
Магдауль ничего не слышит и не видит. По привычке трет пальцем горбинку носа и шрам над переносьем — след медвежьего когтя, который тянется от черных, прямых волос вниз, через весь лоб. Карие глаза широко раскрыты и смотрят на сучковатый светло-желтый пол, посыпанный крупнозернистым песком. У него свои думы — запала в душу таежника Вера, одурманила башку. Не отступая, преследуют Магдауля ее большие раскосые глаза, которые так много обещают, но ничего не дают.
Словно сквозь сон, слышит он: «Со стыда сгорю», «Люди-то смеются», «Навязался на мою голову!», «За что мне горя-то столь?»… Бесшумно, словно тень, мелькает между печью и столом женщина. Вот Липистинья подошла к Магдаулю, толкнула в плечо.
— Садись за стол.
Очнулся Магдауль, сказал виновато:
— Худо делал — Савраску долго гонял. На тибе мужик ехал.
Сквозь злые слезы запричитала:
— О, господи! То ли он ишо делат, ирод несчастный! На спине углем наляпает пятно и палит из ружжа! Страхи-то какие! — пули свистят у самых ушей… Но я молчу… все не на людях — у себя в огороде. А тут, о восподи! Стыдобушка… У всей деревни на виду… Хушь в петлю лезь… — А на душе у нее полегчало, и злоба попряталась в углы темные.
— Седни божий день. Ты, Липа, не гневись…
С румяного шестка послышалось потрескивание, и вдруг раскаленная сковорода покрылась дымом.
— Ой, девоньки! Сожгла!
— Да-а ладно, Липа, привезу целый воз муки — первача.
— На мне, аха?!
— Будя, будя, Липа. Седин ведь святой праздник крещеных… Не гневи бога.
Взглянула на него Липистинья, от жалости зашлась — всклоченная бородка, всклоченные брови и глаза — потерянные! Поставила на стол сковородку с горячими блинами, облитыми топленым маслом, нацедила чашку капустного рассола и откуда-то вытащила бутылку водки.
Король благодарно посмотрел на жену. В слегка прищуренных, небольших серых глазах — стыдливость, кротость. Махнула рукой, ушла в куть[6].
— Гостю голову поправь, — донеслось оттуда.
— А мне-то можно?
— Подавись ты ем, лешной!
От второй чарки Магдауль отказался, чем привел в удивление Короля.
— Э, паря, кажись, очумел ты от Веркиных титек. Видел, как ты гладил! Погоди ужо, то ли еще будет!
— Хватит тебе зубоскалить-то! Лучше сходите к ней. Може добро дело сделаешь — сосватаешь бабу.
— Во, Липа! Правду баишь! — Король услужливо засуетился.
Вера жила рядом в небольшом домике. Детей у нее не было, и она коротала вдовью жизнь одна. Летом уезжала с рыбацкой артелью на Байкал, там трудилась чищалкой и поваром, а зимой нанималась вязать сети.
Одна голова не бедна. Не мыкалась, как детные вдовушки, но ей опостылело одиночество. Иметь мужа, нарожать ребятишек, обзавестись хозяйством — как и водится у добрых людей! Мужа… Где взять-то его, война подобрала мужиков. Хоть за этого тунгуса выходи… А чем он не мужик. Высокий, могутной и лицом пригожий. «А как жить-то с ним? У него на шее одне долги, долги и должочки… от отца и деда».
На крыльце послышался топот и грубые мужские голоса. В распахнутую дверь с клубами мороза ввалились Король с Магдаулем.
— Здорово, молодуха!
— Здравствуйте, проходите!
Вера засуетилась с самоваром.
— Не надо, только выползли из-за стола.
— Ладно уж, все одно — гости…
Хозяйка долго разжигала самовар, испуганно посматривая на мужиков, — догадалась, зачем заявились в такую рань, и не знала, как себя вести.
Король запалил свою трубку.
Магдауль сунул руку в карман, затем за пазуху.
— Уй, паря, трубку дома забыла.
Когда закрылась дверь за таежником, Вера рассмеялась.
— Как сосунок за тобой ходит. Наверно, и спите-то в обнимку.
— Э, девча, сейчас-то я свою Липу обнимаю. А в тайге всяко бывает. Таких, как Волчонок, мало. Ты, Верка, знаешь, какой он у меня! Хэ-э! Орел!
— Где познакомились-то?
— В баргузинском кабаке… Сидел, поджидаючи мужика-попутчика. Вдруг шум подняло варначье. Смотрю, втроем молотят одного — кто спереди, кто сзади. А он, чертяка, ведмедем разворачивается. Как зацепит кого из них, ажно кубарем от него… Но трое — не один. Клюют черти, да крепонько. Вижу: кровь брызжет из сопаток. Худым концом дело запахло. Подскочил и изо всей мочи кукарекнул: «Чаво однова лупцуете, растак перетак!» А крайний ревет мне: «Тварину жалко стало?!» Я ему и хрястнул в едало!.. Пошла баталия! Вдвоем с Волчонком раскидали варнаков и заставили их поставить на стол четверть водки. С тех пор и повилась