Для них.
Можно только представлять, каким был город до техногенной катастрофы. Я не знаю, в каком районе мы живем. Указатели полностью сгнили. За столько лет всё слишком изменилось, и карты, которые я нашла в старых книгах, теперь служат украшением стен в моем доме.
В детстве Самара любила играть в игру: «а если бы», суть проста. Она выбирала страну, тыкая в него своим пальчиком и говорила: « Если бы я жила в Калифорнии» и я начинала сочинять целую историю о нашей жизни в штате, расположенном на берегу Тихого океана.
Жаль, что теперь она считает себя чересчур взрослой для таких игр.
Я двигаюсь быстро, свет отключат ровно в три ночи, у меня всего два часа в запасе. Бар работает только до четырех, но у меня есть еще одно дело. Я стараюсь держаться в тени. Крысы разбегаются прочь, услышав мои шаги. Ободранные тощие кошки шипят на меня, и выгибают лысые спины, их глаза горят зеленым хищным блеском.
Наш мир никому не прощает слабости.
Я иду к небольшому домику, и стучу в окно. Свет сразу загорается, и наружу выглядывает беззубое лицо старухи.
- Опять ты, - недовольно говорит она, увидев меня, - У нее жар?
- Нет.
- Тогда зачем пришла?
- За микстурой от кашля, - я не двигаюсь с места
Старушка внимательно смотрит на меня.
- Ладно, заходи.
Я жду, пока она откроет мне дверь и прохожу на веранду. Мне приходится пригнуться. С потолка свисают веники, травы сушатся здесь же, на газете. На полках стоят пыльные пузырьки. Все это напоминает мне о матери, и внутри все сжимается.
- А где тот, что я давала тебе в прошлый раз?
- Разбился, - мне не хочется признаваться, что я была так глупа, что не спрятала его в тайник.
Старушка сердито причмокивает губами.
- Ты же знаешь, сколько уходит времени, чтобы собрать необходимое.
- Знаю, я хорошо заплачу.
- Заплатит она, чтобы сказал твой отец? – старушка берет с полки завернутый в бумагу флакон.
- Его здесь нет, - грубо замечаю я и тут же об этом жалею.
- У твоей мамы был талант врачевателя, - она говорит мне об этом постоянно, я киваю, и протягиваю ей плитку шоколада.
- Хватит?
- Хватит, - ее побледневшие от возраста глаза радостно вспыхивают, – Бери. - всовывает мне пузырек и я осторожно убираю его в карман, - Теперь иди.
На улице становится прохладнее, и я ежусь от холода. Смотрю на пятиэтажный дом, спрятанный между двумя высотными зданиями, раньше здесь размещался исторический музей, но его полностью разграбили. Неподалёку руины церкви.
Совершенные хотят, чтобы мы чтили только законы «Золотой крови».
Я помню, как мы всей семьей ходили на службу, прячась от стражников. Ранним утром мама наряжала меня в нарядное платье и вплетала в волосы ленты. Папа снимал шахтерскую робу и надевал костюм. Мама шутила, что он похож на аристократа, если бы у того были серебристые волосы и белая кожа. Но самой красивой была мама. В длинном платье цвета сочной травы, она напоминала мне сказочное существо.
В церкви проповедник открывал потрепанную библию и цитировал Ветхий завет. В воздухе витал запах ладана и меня охватывал покой. Я теребила нательный крестик, повторяя тихие слова молитвы. Но все изменилось, когда кто-то доложил о верующих и стражники разгромили последнюю уцелевшую церковь.
Священнослужителя казнили и оставили гнить на улице, запрещая его хоронить. Родителям пришлось сжечь псалтирь и наши деревянные крестики прямо в кастрюле, в которой мама варила травы.
Больше никто не вспоминал о боге.
Все кроме меня…
Я шагаю в сторону обшарпанной двери, помеченной красной краской. Со временем она почти стерлась, но я знаю, что означает этот знак. В этом доме все были изменены ядовитым газом. Я захожу в подъезд, в нос сразу ударяет запах сырости и разложения. Я спешу на четвертый этаж, перепрыгивая через две ступени. На площадке горит одинокая лампочка. Ветер задувает сквозь разбитые окна и она раскачивается, как голова кобры.
Я стучу в металлическую дверь. Два удара. Всегда только два. Пароли становятся невербальным общением между измененными. Это спасает от чужаков и облавы стражников.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Дверь медленно приоткрывается.
- Чего тебе? – хмуро спрашивает Чулок.
Он очень высокий. Мне приходится запрокинуть голову, чтобы встретиться с ним взглядом. У него сломанный нос, из-за этого кажется, что его лицо вечно недовольное. Серебристые немытые волосы топорщатся на голове, как вызревшие колосья пшеницы, начавшие подгнивать.
- Ищу работу, - нетерпеливо переминаюсь с ноги на ногу.
Мы друг друга недолюбливаем с того дня, как я забрала у него одно дельце. Ему пришлось взять другое, но Чулок облажался и его едва не схватили. И хотя я здесь не при чем, он до сих пор думает, что я подставила его перед заказчиками. Его исключили из ряда искателей. И теперь Чулок охраняет вход в бар и тихо ненавидит меня.
Не моя проблема, что он не желает пачкать руки и работать на шахте. Я не отвечаю за глупость другого человека.
- Тебя до сих пор не схватили? – он гнусно лыбится, его желтые зубы, покрытые черным налетом, вызывают омерзение.
Меня даже передергивает от отвращения.
- Как видишь, твоими молитвами, я всё еще здесь, - бесцеремонно отталкиваю его и под возмущенные крики, прохожу внутрь.
На стенах висят постеры, картины и лозунги с непонятными теперь цитатами. На потолке болтается гирлянда из лампочек. Их яркий свет падает на пол, где лежат грязные ковры еще с того времени, как мне исполнилось десять. Я прохожу дальше и попадаю в шумный зал. Голоса на миг стихают, когда они видят меня, но узнав, возвращаются к прерванному разговору.
Деревянные столы отличаются по форме и размеру, они стянуты сюда из разных квартир, и занимают почти всё свободное пространство. Возле каждого стоят бочки вместо стульев. Внутри хранятся припасы и выпивка. Я это знаю, потому что видела, как Крот складывает внутрь сухие пайки и самодельный алкоголь.
В самом углу, на ящике, работает телевизор, проигрыватель CD-дисков стоит там же. Из динамиков звучит рок. Бар с напитками занимает всю бывшую кухню, и я иду прямиком к нему.
- Привет, давно ты сюда не заглядывала, - произносит Крот, как только я усаживаюсь за грубо сколоченную столешницу.
- Самара приболела, - я оглядываю зал, - Как сегодня? – я меняю тему, чтобы он не стал меня ни о чем спрашивать.
- Работы всем хватает, - подхватывает Крот, - Не стой столбом, неси заказ за третий столик, - рявкает он своему десятилетнему сыну, тот испуганно хватает поднос, живо выполняя его приказ.
Крот поворачивается ко мне, одну сторону его лица пересекает грубый шрам. На левом глазу чернеет повязка.
- Заказчики есть?
Крот ставит передо мной граненый стакан и наливает горячительный напиток.
- Заходит сюда один тип, - помедлив, отвечает он, и я вся превращаюсь вслух, – Дело у него есть. Мутное. Я бы ему не доверял, - Крот начинает вытирать тряпкой стол.
- Какое? – я не обращаю внимания на его последние слова, выбирать не приходится.
Мне срочно нужно найти антибиотики, а лучше «Фторхинолон девятого поколения», что используют совершенные для лечения. Пузырек с микстурой врачевателя оттягивает мой карман, но он почти перестал действовать.
- Этого я не знаю, но многие мои ребята отказались, - Крот наблюдает, как его сын идет обратно. У мальчика короткий ежик серебристых волос и ярко-голубые глаза. Не сложно представить, каким красавцем он вырастит.
- И не сказали в чем дело? – удивляюсь я.
Крот явно что-то не договаривает.
- Я не спрашивал, - он пожимает плечами и поворачивается ко мне спиной, формируя другой заказ, - Дел невпроворот, - Крот отбирает у сына поднос.
- Он еще заходил? – я еще раз обвожу взглядом зал.
В основном здесь собираются искатели, способные достать за стеной почти всё, что закажет заказчик. Если это в его силах, он этого найдет и принесет. Сигареты, выпивку, еду или что-то покрупнее. Каждый из нас понимает: то, что мы делаем незаконно и карается смертью.