Он принял покаянный вид и очень хитроумно принес ей свои извинения. Приглаживая встопорщившиеся перышки, он взял все свои слова назад, но так, что жало их осталось. Она простила его, но больше он так оскорблять ее не вправе.
Хотя она возмущенно отказалась верить сплетням, тем не менее была задета и стала ревнивым взглядом наблюдать за мужем. Она отметила и его равнодушие к ней, и частные отлучки из дома. Затем настал день, когда она велела пронести свое кресло по Маунт-Стрит, и это случилось в тот самый момент, когда Ричард выходил из дома 16.
Лавинии этого было достаточно. Значит, он действительно, устал от нее. Он любит другую женщину! Какую-то несчастную вдову! Впервые она встревожилась всерьез. В этот вечер она осталась дома и приложила все усилия, чтобы очаровать мужа. Но Ричард, перед глазами которого все время стоял Джон, несчастный и укоряющий, едва замечал ее. Голова его горела, мозг разрывали противоречивые доводы и, как только позволила вежливость, он оставил ее, прошел в библиотеку и стал мерять шагами пол, стараясь на что-то решиться.
Леди Лавиния пришла в полный ужас. Она надоела ему своими капризами, как предсказывал ей Трейси! Он больше не любил ее! Вот почему он постоянно извинялся и отказывался сопровождать ее при выходах в свет! Впервые в жизни она посмотрела правде в глаза, и увиденная перспектива ее устрашила. Если еще не поздно, она постарается вернуть его любовь, а для этого, как она понимала, она должна прекратить клянчить у него деньги и перестать его обрывать, когда он не в настроении. Она должна снова очаровать его, чтобы он к ней вернулся. До сих пор, пока он не разлюбил ее, она и не представляла, как сильно к нему привязана. Ужасно! Как она была уверена в Дикки! Уверена, что как бы она ни поступила, какой бы несносной ни была, он будет всегда ее обожать.
А все это время Ричард, далекий от ухаживаний за миссис Фаншо, выслушивал ее рассказы о своем брате, его словах, мельчайших подробностях его внешности. Он жадно впитывал все эти сведения с жаром, старался ухватить хоть клочок слухов о нем, стремясь узнать все, что как-то касается Джона. Его ум был целиком поглощен этим предметом, он даже не замечал, когда Лавиния улыбалась ему и, казалось, не слышал ее воркующих речей. Когда она упомянула о его бледности, он только что не оборвал ее и резко вышел из комнаты. Как-то однажды она обвила его руками и поцеловала в губы, он ласково отстранил ее, но если б она узнала, как благодарен он был ей за это!
Его милость герцог Эндовер, встретив сестру в Садах Рэнила, подумал, что она осунулась, и глаза у нее несчастные. Он осведомился о причинах, но леди Лавиния отказалась поделиться даже с ним и пожаловалась на головную боль. Эндовер, зная ее, решил, что ей отказано в каком-то развлечении, и забыл думать об этом.
Сам он был очень занят. Всего два дня назад на Сент-Джеймс-Сквер явился некий конюх с запиской от Харпера, очень неразборчивой и неграмотной, но по делу:
«Ваша милость,
Я взял смелость нанять этого человека, Дугласа, от в-шего имни. Надеюсь, я скоро Смогу выпалнить Остальное из распряжений в-шей Млости и думаю мое Повдение в-ша Млость адобрит
Ваш пакорный М. Харпер».
Трейси подтвердил, что нанимает конюха и отправил его в Эндовер, где главный конюх несомненно найдет ему какую-нибудь работу. Его позабавило, как слепо этот человек шагнул в ловушку, он цинично размышлял о слабости человеческой натуры, которая всегда поклоняется великому богу Маммону.
Спустя три дня к нему в «Уайте» на имя сэра Хью Грандисона пришло новое письмо. На этот раз к нему обращался мистер Боули.
Он спрашивал о характере конюха Харпера.
Его милость Эндовер отвечал на это письмо в библиотеке собственного дома и саркастически улыбался, когда писал, что Харпер – человек «чрезвычайно честный и надежный», по его мнению.
Он дошел до середины письма, когда дверь бесцеремонно распахнулась, и в комнату ворвался Эндрю.
Его милость, нахмурившись, поднял глаза. Нисколько не обескураженный холодным приемом, его брат пинком закрыл дверь и опустился в кресло.
– Могу я осведомиться, чему обязан честью этого вторжения? – угрожающе улыбнулся Трейси.
– Ричарду, – последовал жизнерадостный ответ. – Ричарду.
– Поскольку меня не интересует ни он, ни его дела…
– Как ты сегодня любезен! Но, думаю, этим ты заинтересуешься, потому что очень уж все таинственно.
– Неужели? В чем же дело?
– Это я и хотел узнать!
Трейси устало вздохнул.
– Молю, переходи к делу, Эндрю… если только это дело. У меня нет лишнего времени.
– Господи! Занят? Работаешь? Спаси и сохрани! – молодой повеса развалился, вытянув длинные ноги, и опустил глаза, любуясь их стройностью. Затем выпрямился и сел, уставившись на обтянутую белым чулком щиколотку.
– Проклятье! Это еще откуда взялось? – тихо взмолился он.
– Что взялось? Откуда?
– Это пятно у меня на ноге. Утром надел совершенно новые, я же едва успел нос высунуть на улицу. Повторяю, проклятье! Совершенно новые…
– Ноги?
– Эй? Что ты такое говоришь?
– Ничего. Если закончил восклицания, может быть, снизойдешь до того, чтобы объяснить свое дело?
– О, эй! Но двадцать шиллингов за пару! Подумать только… Ладно, к делу… видишь ли… дело состоит в том, что Ричард выражает желание, чтобы ты почтил его своим присутствием в Уинчеме через неделю в пятницу, ровно в три пополудни. По поводу чего он и посылает это, – он бросил на стол письмо. – Ты будешь иметь счастье встретиться там со мной.
Трейси разорвал конверт и развернул листок бумаги. Он внимательно прочел его от слова до слова, перевернул, как бы в поисках дополнительных сведений, перечитал и уронил в корзину для ненужных бумаг сбоку от стола. Затем взял перо и снова обмакнул в чернила.
– И что ты думаешь об этом? – нетерпеливо требовал ответа Эндрю.
Его милость спокойно дописал строчку до конца:
– Что я думаю о чем?
– Ну, о письме, конечно! Что с ним такое происходит? «Сообщить нечто, имеющее большую важность»… Чушь какая-то! Что он имеет в виду?
– Да, я обратил внимание на плохой слог, – заметил Трейси. – Не имею ни малейшего представления, что это означает.
– Но как ты думаешь? Господи, Трейси, не будь таким безразличным! Дик устраивает чуть не целый прием!
– Ты, кажется, пользуешься его доверием, мой дорогой Эндрю. Позволь поздравить тебя с этим. Без сомнения, мы больше узнаем обо всем… э-э… в пятницу через неделю ровно в три.
– О, значит, ты приедешь?
– Вполне возможно, – он продолжал невозмутимо писать.
– И ты понятия не имеешь, с чем все это связано? Дик сейчас какой-то странный. Едва слушает, что ему говорят, и ерзает… Боже мой!