за хвост, а один раз, когда у нас гостила моя золовка со своим многочисленным выводком, эти бесенята отрезали Барри усы, а он даже не пошевелился, просто сидел и смиренно сносил их издевательства, а потому я решила, что Эдвард будет в безопасности под присмотром Барри. За дверью уже нарисовался Джаджи, потому что он услышал заветное слово «сыр», а раз Барри самоотверженно отказывается есть сыр, то Джаджи готов воспользоваться таким благородством. Спящий Эдвард был просто очаровашкой, я накрыла его одеяльцем и Барри еще больше добавил мимимишности всей сцене, свернувшись пушистым кольцом вокруг сопящего малыша.
Бесконечная доброта Барри не перестает удивлять меня. Первые несколько месяцев его жизни на земле, вероятно, были сущим адом. Когда его привезли в приют, на теле у него было множество ожогов от сигарет в придачу к поломанным ребрам. За свою недолгую щенячью жизнь он познал много боли, страха и жестокости. Можно было бы понять, если бы он превратился в злющего пса, ненавидящего людей, не доверяющего никому и помнящего только то, как с ним плохо обращались. Но все случилось ровно наоборот – от него исходила исключительно доброта. С первого дня в моем доме Барри старался изо всех сил понравиться и показать, как он всех любит. У него самый покладистый и мирный характер, который я когда-либо встречала у живого существа; ничего не просил, но старался отдать все, что у него есть. Конечно, каждый собачник уверен, что его пес самый лучший, и каждый будет по-своему прав, но в случае с Барри – а он в ответ на свою доброту получал только жестокость – пес заслуживал оказаться в месте, где его никто не обидит, где он сможет показать себя с самой лучшей стороны (внешне он далеко не красавец, хотя в моих глазах он прекрасен), что его душевные качества превосходят его экстерьер. Такое часто бывает у собак-спасателей и редко у чистопородных собак, приобретенных у авторитетных заводчиков с регалиями и гарантиями их чистопородности.
Джаджи за дверью продолжал фыркать и тем самым пытался напомнить о себе и о своих достоинствах в качестве спасателя тоже, не один же Барри у нас такой замечательный, извините-подвиньтесь, если вы не против, то я как бы тоже собака и кто-то говорил тут за сыр, так я здесь и где мой сыр? Нехотя поплелась вниз, чтобы выдать упомянутый сыр требовательному Джаджи и закрыть на ночь своих курочек (для Барри я тоже захватила кусочек сыра, отнесу ему потом наверх).
Я едва продержалась до 10 вечера, глаза у меня слипались и я практически была на пороге волшебной страны Кроватии, в которой предположительно уже обосновался Эдвард. И как Ханна с этим справляется? Каждый божий день? И как это удавалось мне, причем несколько лет подряд? Хорошая напоминалка о том, что со временем с детьми легче не становится и у каждой фазы свои проблемы. Мне кажется, что эти проблемы не уходят, а просто сменяют одна другую, на смену детским истерикам приходят подростковые бунты с хлопаньем дверьми, и ты все время испытываешь не только физическую усталость, но и умственное истощение – ты одновременно находишься в режиме отупляющей скуки и все же постоянно на стреме – и так на протяжении всех первых лет с маленьким ребенком. Но когда они подрастают, аллилуйя, им хотя бы не надо подтирать зад!
Такое счастье, Эдвард проспал всю ночь, не просыпаясь, но встал рано, в пять утра, что для Барри было облегчением, потому как бедный пес не ходил в туалет с вечера. Барри помчался вниз по лестнице к задней двери, на ходу поскуливая в мою сторону типа «Пожалуйста, можно побыстрее!». С блаженством, которое разлилось по всей его морде, он отметился у горшка с лавандой в саду. Утро выдалось на славу. Я любовалась рассветом, вдыхала свежий воздух всей грудью. И тут мне послышалось журчание, которое отличалось от стремительной струи Барри.
Эдвард проигнорил все инструкции сидеть и ждать меня на кухне, выбежал на улицу, пристроился к Барри и тоже помечал горшок с лавандой.
– О-о, а кто это у нас писает? Бобачка?
– Да-а-а! Я любу бобачку. Я здесь остаюсь, вместе с бобачкой! Да? Бобачка? – спросил он у Барри.
У меня и у Джаджи одновременно вырвался стон от одной мысли, что Эдвард может здесь остаться навсегда. Барри, однако, лыбился во всю свою морду – видать, эта мысль пришлась ему по нраву. Иногда мне кажется, что несмотря на все неисчерпаемые запасы любви и доброты в бездонном сердце, у Барри в голове нет мозгов совсем. Но лучшим решением было бы не развивать сейчас тему нового местожительства Эдварда, а оставить этот вопрос до момента, когда за ним вернутся его папа с мамой.
Завтрак прошел без истерик и суеты, мы же по опыту уже знаем, что Эдвард съест все, что угодно, если это насыпать в миску, миску поставить на пол, а он сам будет стоять на четвереньках и лакать из миски как бобачка. Не успела я выпить свою первую за день такую долгожданную чашку чая, как Эдвард изъявил желание выйти в сад и познакомиться с курочками. А ведь только полшестого утра. Мои курочки – пташки совсем не ранние, как и их хозяйка, и для меня смерти подобно выходить спозаранку из дому в пижаме, не напившись как следует чаю. Я так Эдварду и сказала. Он сделал вид, что не слышал, подошел к двери и объявил: «Я сам пойду смотлеть птичек! Пока!»
– Эдвард! – громыхнула я. – Плохой пес! А ну сидеть!
Эдвард послушно уселся на пол, вот же ж черт, я от удивления онемела. Джаджи и Барри тоже присели. Каждой собаке в виде поощрения выдала по печеньке, Эдварду хотела дать человеческое, но он настоял на собачьем. Я скормила ему печенье с активированным углем, чтобы ночью не пукал от собачьего корма.
Так, понятно, попробуем новую методику.
– Эдвард, – сказала я. – Я иду переодеваться. Ты хорошая собака?
– Да! Эдвалд очень холосая бобака!
– Окей. Хорошие собаки с места не сходят, пока им не разрешат. Я сейчас включу телевизор и скажу тебе «Место!», а ты как хорошая собака должен сидеть на месте и не двигаться. Ты меня понял? Будешь хорошей собакой?
– Да! Эдвалд холосая бобака! – фыркнул снисходительно Эдвард.
– Смотри, хорошие собаки не писают на пол в доме, – поспешно добавила я в собачью инструкцию, очевидно, только так с ним и можно договориться. – Так, я включаю телевизор, говорю «МЕСТО!». Ты с места не сходишь, если будешь послушно сидеть, тогда