тогда подумала: если на эту… на донну Иоанну начнут сыпаться неприятность за неприятностью — она просто возьмёт и уберётся из Эль Торреса! Навсегда! С глаз моих!
В голосе её уже не истерика, нет: ненависть. Элли рядом со мной пытается сдержать аханье. Мне и самой не по себе. Глава же, бросив на супругу тяжёлый взгляд, отворачивается, снимает с фигурной этажерки, почти затянутой вездесущим вьюнком, серебряный поднос, украшенный червлёной росписью, и протягивает жене, повернув отполированной стороной:
— Взгляни на себя.
Едва бросив взгляд на отражение, донна с визгом роняет поднос и закрывает лицо руками. Ещё бы. Вся её маскировка полетела к чертям. Уродливая паутина, разрастаясь на глазах, медленно затягивает всю щёку.
— С Кармой не торгуются, Белль. Угомонись, пока процесс ещё обратим.
— Но что я могу? — сквозь сдавленные рыдания отвечает она. — Что? Это сильнее меня, Тимур, ты же знаешь, мы не вольны…
Тот подавляет вздох. Нелегко оставаться железным, когда твоя женщина плачет.
— Разумеется, в чувствах мы не вольны. Но мы можем сдерживать порывы и вовремя останавливать дурные помыслы. Успокойся, Белль. Я же сказал: процесс обратим.
Она с надеждой поднимает к нему обезображенное лицо.
— Условно обратим, — помедлив, добавляет он. — Даже если донна Иоанна по мягкости характера простит тебя, этого мало. Нужно, чтобы ты сама поменяла отношение и к ней, и к своим поступкам, дорогая. Ты хочешь этого?
Донна Мирабель молчит. Рассерженно, но аккуратно, дабы не повредить макияж, промокает глаза платком. Бросает в сердцах:
— Я просто хочу, чтобы вот этого не было!
— Что ж, всё же лучше, чем ничего. И, по крайней мере, откровенно. Белль, метка Кармы сойдёт лишь тогда, когда в твоей прекрасной головке окончательно перестанут рождаться мысли о нанесении вреда донне Иоанне. До этого, как я вижу, ещё работать и работать, но ты не безнадёжна.
«Особенно когда в наличии такой прекрасный мотиватор», — мысленно добавляю я.
— А чтобы вредоносные мысли тебя не донимали, займись делом. Последние лет десять, дорогая, ты слишком уж пренебрегаешь своими обязанностями Первой Донны, сведя их к появлению вместе со мной на официальных церемониях. К тебе ведь обращались за содействием несколько благотворительных организаций, мэрия, школа и Академия, но ты довольно ловко спроваживала их ко мне, вместо того, чтобы взять под патронаж. Пришло время наверстать упущенное.
Лицо донны Мирабель вытягивается. Всё-таки какая живая мимика! Как органично сменяются выражения растерянности, недовольства, упрямства… Впрочем, она воздерживается от протеста. Огромный прогресс с её стороны, честное слово.
— К счастью, у дона Иглесиаса помимо племянника более нет родственников на стороне, иначе пришлось бы проверить, как обстоят дела у остальных женатых мужчин этого семейства. Но вот в окружении дона Хорхе, в том самом Пулинасе, где он проживал, могут иметь место прецеденты. В одном из воспоминаний донны Глории я заметил в числе её немногих подруг девушку с характерными травмами на лице. А совсем недавно мне пришло анонимное письмо оттуда же, с жалобами на неподобающее отношение супруга и побои. Надо бы проверить всё на месте, Белль. Поедешь туда в качестве моего полномочного представителя.
Мирабель судорожно глотает воздух.
— А… Я? Как? Но я же… Пулинас — это же такое захолустье! И потом, я же ничего не уме… Я не знаю, что делать, с кем там разговаривать!
— Ты — женщина, Белль, — безмятежно отвечает Глава. — Когда захочешь — обаятельная, располагающая к себе; властная, что немаловажно. Первая Донна Клана. Между прочим, напомню, что письма-жалобы, поступающие от женщин Клана, адресуются, как правило, тебе; их немного, но большую часть ты оставила без ответа. Почему? Вот и займись, наконец, своими прямыми обязанностями. Ты — женщина, с тобой жертвы супружеского произвола будут гораздо откровеннее, нежели с дознавателем-мужчиной. Разумеется, тебе будет с кем посоветоваться, об этом я позабочусь.
— Посоветоваться?
И тут Мирабель взрывается. Вполне ожидаемо, впрочем.
— Да это абсурд какой-то! Немыслимо! Ты хочешь, чтобы я уехала в какую-то дыру, чтобы разыскать автора анонимного письма, всех там застращать, и вообще!.. Для этого есть люди, твои люди, кстати, специально обученные, и сущности, которые везде всё вынюхивают, и…
— Так ты не хочешь ехать? — подозрительно кротко спрашивает дон Теймур.
— Нет!
— Почему?
От его ласкового тона становится не по себе. Кажется, даже Мири осознаёт, что зарвалась. Она нервно передёргивает плечами, поправляя меха.
— Потому что… ммм… Тимур, потому что я просто не верю, понимаешь, не верю, что всё это может быть правдой! Ни один некромант не позволит себе не то что ударить, а просто неуважительно отнестись к женщине, тем более к избраннице! И то, что ты мне сейчас наговорил о Глории Иглесиас, не может быть правдой. Вот ты сейчас наверняка скажешь, что я снова предвзято отношусь к Иоанне. Но те воспоминания, что ты получил от неё… Не знаю, может, это какая-то злая мистификация, месть… Не со стороны Иоанны, нет, а самой этой Глории. Молодые девушки часто преувеличивают проступки своих мужчин, а потом, при случае…
Она умолкает под внимательным взглядом мужа.
— Бывает и так, — вроде бы мирно соглашается он. Не поворачивая головы, бросает: — Дон Иглесиас, не обольщайтесь наличием союзницы, это ненадолго. Донна Иоанна…
Плавным жестом его рука указует на отодвинутый столик, где по-прежнему на затянутой мхом поверхности возлежит раковина, доверху наполненная брусни… О, нет, коралловыми бусинами, по странному совпадению удивительно похожими на проглядывающие из моховой бороды ягоды.
— Это то, о чём я думаю? Я хорошо знаю методику своей матери; именно она давала мне первые уроки по работе с чужой памятью. Красные бусины — информация, нежелательная для оглашения? Прекрасно. Я позабочусь о конфиденциальности, не беспокойтесь.
Если бы я знала, что произойдёт секунду спустя, наверное, бросилась бы наперерез, не позволила бы ему… Всё-таки это не совсем порядочно — швыряться чужими воспоминаниями, да ещё такими. Кажется, я даже успеваю рвануться к столу, движимая нехорошим предчувствием.
Поздно.
Как совсем недавно горностаевое манто само скакнуло