она заправила за них волосы. Как маленькие, идеальные раковины. Но он с тоской напомнил себе, что вообще не должен замечать эти вещи. Не должен думать о ней иначе, как…
— Дядя Дэн! Я спрашиваю: могу я теперь открыть чипсы?
— Да, конечно. — Боже, он совсем отключился. — Извини, задумался.
— Я понял. Надо было стащить твои «Мальтизерс»[35], — сказал Итан. Он сунул в рот пригоршню чипсов и захрустел. — Когда я так выглядел, папа всегда спрашивал: «Ну и как ее зовут?»
Дэн чуть не подавился сэндвичем. Неужели у него все написано на лице?
— Ну… — выдавил он, но Итан продолжал говорить.
— У меня не хватало духу сказать ему, что я предпочитаю парней, — сказал он с ломким смехом. — Старый добрый па. Всегда с предположениями.
Дэн с трудом проглотил остаток хлеба. Стоп. Правильно ли он расслышал? Неужели Итан только что хладнокровно бросил в разговор гигантскую бомбу? Черт возьми. Он лихорадочно думал, зная, что все, что он скажет дальше, должно быть совершенно правильным: поддерживать, принимать и любить. Он даже почувствовал прилив гордости. Итан доверял ему, понял он. Он доверил ему эту большую, важную новость.
— Как думаешь, твой отец знал о твоих чувствах? — спросил он, стараясь, чтобы голос звучал небрежно. — Насчет… того, что ты предпочитаешь мальчиков, я имею в виду.
Он рискнул взглянуть на племянника и увидел, что Итан смотрит на реку, выглядя на удивление невозмутимым.
— Нет, — ответил он. Ветер взметнул прядь его рыжеватых волос, а затем снова опустил ее. — Мама знает, но я просил ее не говорить. Я думаю, он бы во мне разочаровался.
Лишь слегка напряженная линия рта выдавала тот факт, что Итан был совсем не таким беспечным, каким хотел казаться. Дэну до боли захотелось обнять его. Он действительно ощутил боль в собственной груди. Должен ли он обнять его?
— Он мог бы удивиться, — вместо этого мягко сказал Дэн. Он не хотел, чтобы объятия прервали идущий своим чередом разговор. — И ему, наверное, потребовалось бы немного времени, чтобы осмыслить эту идею, но я знаю, что он не разочаровался бы в тебе. Определенно нет. Он тобой гордился, И.
Итан издал издевательский звук и снова набросился на пакетик с хрустящими чипсами.
— Не уверен, — пробормотал он.
— Он был твоим отцом — он любил тебя, — сказал Дэн. Что бы там ни говорил бездумный мачо Патрик о том, что классическая музыка — «гейская», он не был полным динозавром, когда дело касалось любви и всех ее вариаций. — Понимаешь? Отец так сильно любил тебя и продолжал бы любить тебя, что бы ты ни рассказал ему о себе. На сто процентов.
Слизнув соль с пальцев, Итан сложил пустой пакетик из-под чипсов аккуратным треугольником. Он все равно не казался убежденным.
— Может быть, — сказал мальчик, пожимая плечами.
На мгновение воцарилась тишина, которую нарушали только порывы ветра и металлический стук перекатывающейся перед ними пустой банки из-под «Ред Булла».
— Помнишь, как я в первый раз забрал тебя из мастерской скульптуры и ты спросил меня о том, что случилось в последний вечер, когда я видел твоего отца? — спросил Дэн. — И ты был очень зол на меня, потому что подслушал, как твоя мама что-то говорила, и прямо спросил меня: я виноват, что он умер?
Итан уставился в землю.
— Да, извини за это, — хрипло сказал он. — Я просто…
— Нет… не нужно извиняться, — прервал его Дэн. — Я говорю это не для того, чтобы заставить тебя чувствовать неловкость. Наоборот, когда ты вот так набросился на меня — и, кстати, с твоей стороны это было довольно смело, — я сидел и думал, как бы гордился тобой твой отец за то, что ты решился на это. За то, что осмелился задать этот вопрос.
— Ну…
— Честно. Клянусь. Я подумал, как бы он гордился, если бы мог видеть, как ты отстаиваешь его интересы, ведя трудный разговор от его имени. — Он снова взглянул на племянника, решив, что сейчас подходящий момент, чтобы обнять его за плечи. Вот так. — И если бы ты сказал ему то, что только что сказал мне, он бы тоже понял, что это требует мужества. Даже не сомневайся.
Они посидели молча несколько секунд, глядя на илистую Темзу, большое небо и сверкающие небоскребы, и Дэн думал: да, он уверен, что все прошло хорошо, уверен, что сказал правильные вещи. Наконец Итан вывернулся из-под его рук и сказал:
— Ладно, это странный разговор. Можно мне теперь открыть «Мальтизерс»?
Дэн рассмеялся.
— Думаю, да. Но нам пора идти. — Следующей остановкой была канатная дорога. — Я никогда не ездил на ней раньше, а ты? — Он ухмыльнулся, почувствовав прилив мальчишеского возбуждения от такой перспективы. Может быть, он делал все это не только по доброте душевной.
Они прогуливались, болтая о канатных дорогах, паромах и лодках, и казалось, что предыдущего разговора и не было. Но он был, и это казалось особенным, как будто Итан доверил ему что-то действительно ценное. Дэн мысленно обнимал его до конца дня.
Глава двадцатая
«Привет, Дэн, прочти обратную сторону открытки». Спереди была изображена какая-то гадкая альпака — или лама? — среди густой травы с горами на заднем плане. «Боливия — это потрясающе! Ездила в Салар-де-Уюни[36] — тонны фламинго и безумных кактусов. Купалась в горячих источниках под лунным небом, пила сингани[37] (белый виноградный бренди — это смертельно!). Завтра отправлюсь куда-нибудь в национальный парк — по-видимому, там можно покататься на сэндбординге![38] И увидеть ягуаров! С любовью, Тигги».
Было трудно читать открытку без укола зависти, но Дэн довольствовался тем фактом, что по мере приближения пасхальных каникул записи в таблице Патрика накапливались густо и быстро. Он разобрался с ненадежным радиатором и сломанным светильником у пары жильцов и рад был услышать, что в квартире на Уайтклифф-роуд, которую он так долго красил, уже было несколько просмотров. «Желающих пока нет, но многие интересуются», — изливался агент по недвижимости. После успеха арт-тропы с Итаном он на следующий же день взял Би на велосипедную прогулку и