— А тебе-то зачем? — засмеялся Рудольф. — Главное, я ею доволен.
— Дочь суконщика. — Клаус Цигенгоф выпятил и без того мясистую губу. — Пойми меня правильно, я не против горожанок, если они мяконькие… Но за каким дьяволом ты таскаешься к ней через весь город?! Если тебе не можется, возьми девку к себе. Наскучит, выдашь замуж.
— Замуж я ее так и так выдам, — уведомил Рудольф, — к весне. Не тащить же бедняжку на войну, на юге наверняка найдется что-нибудь повкуснее.
— Ты мне зубы не заговаривай, — огрызнулся Цигенбок, — на носу — война, а принц-регент в одиночку навещает любовницу! Об этом даже вороны знают, чего уж говорить о лоасских шпионах… Один выстрел — и все!
— Не суди обо всех по себе. — Рудольф сунул под мышку пару свитков и захлопнул бюро. — Лоассцы отродясь не умели стрелять.
— Если тебя зарежут, тебе будет легче? — вопросил Цигенгоф. — Мне — нет!
Руди шмякнул бумаги на стол и смахнул с рукава прилипшую соринку.
— Жаль, ты не суеверен, иначе б знал, что я доживу до семидесяти семи лет, разобью всех врагов и отпущу на свободу самого дьявола.
— Ты его уже отпустил, — фыркнул Клаус, — вернее, распустил. Рыжий Дьявол — это ведь про тебя. Меня не слушаешь, Лемке спроси. Он тоже места себе не находит. Нет, как друг Людвига я просто обязан тебе сказать…
— Ты просто обязан мне сказать, — перебил Рудольф, — закончили чинить Банный мост или нет.
— Закончили, — буркнул Цигенбок, — я сегодня его проезжал. Слушай, давай я с тобой поеду! Надену маску и поеду, а то как бы чего не вышло. Готье Лоасский, чтоб от тебя избавиться, душу дьяволу продаст. На пару с папой.
— Испугал лиса петухами, — хмыкнул Его Высочество, — всем известно, что у Готье нет души, а дьявола я еще не отпускал.
— Руди…
— Успокойся, Цигенбок, ты сделал все, что мог. Если меня убьют, твоя совесть будет чиста. А теперь пошел вон, мне надо работать… Черт бы побрал эти счета, и как только Людвиг с ними разбирался?
2
Сиреневые ирисы были готовы, оставались незабудки. Белые незабудки, такие, как в Линденвальде, где она впервые увидела Людвига… Вдовствующая императрица воткнула иглу в пяльцы и закусила губу, унимая бесполезные слезы. Шестой год без Людвига, а сколько их еще предстоит, этих лет.
Милику с детства пугали слабым здоровьем. Ее мать умерла родами, пытаясь дать мужу наследника, мальчик не прожил и недели. Через два года отец был вынужден жениться. Новая графиня привезла лекаря-латинянина, объявившего графу, что его старшая дочь не перенесет беременности и лучшее, что она может сделать, это посвятить себя Господу. Так бы и случилось, если б в Линденвальде не завернул Людвиг Ротбарт. Медноволосый красавец едва взглянул на поднесшую ему вино девушку, а для нее все было кончено раз и навсегда.
Отец жаловался мачехе, что император был угрюм и недоволен. Графиня хмурила темные брови и молчала, а через месяц прискакал гонец: Его Величество приказывал Хорсту Линденвальде прибыть в Витте вместе с дочерью, захватив подвенечное платье. Они въехали в столицу дождливым летним утром. Вечером юная графиня узнала, кто просит ее руки. Отец был честным человеком, он рассказал сюзерену о здоровье дочери. В ответ император засмеялся — дескать, имея такого брата, как Руди, о наследниках можно не тревожиться.
Они обвенчались и были счастливы, несмотря на ненависть свекрови и ее дам. Людвиг щадил жену, но она его обманула. Мики родился назло дурным пророчествам и лекарским причитаниям.
Император подержал сына на руках и уехал, чтобы не вернуться. Легкая простуда сначала не казалась опасной, а потом стало поздно… Она должна была умереть, Рудольф тысячу раз мог погибнуть на своих войнах, но Господь забрал Людвига, оставив ей Мики и боль.
Милика Ротбарт подозвала сына, и тот подбежал, такой же рыжий, как и отец. Все Ротбарты рождались красноволосыми, кто темней, кто светлее. Волосы императриц Миттельрайха — черные, русые, золотистые — без следа сгорали в этом неистовом пламени. Сыновья Михаэля тоже будут рыжими…
Вдова прижала Мики к себе, и тот недовольно завозился, ему хотелось играть. Сейчас подойдет Гизела и ледяным голосом скажет, что Его Величество должен пить молоко. Или придумает что-нибудь еще, только б оторвать принца от матери. Рудольф советует прогнать ведьму, но разве она может оскорбить память свекрови? Вот если б Руди сделал это сам… Он принц-регент, ему никто не смеет перечить.
— С тебя следует писать Матерь Божию. — Клаус фон Цигенгоф бросил к ногам Милики охапку золотистых роз. — С тебя и с Мики.
— О, нет. — Женщина подвинулась, освобождая место другу Людвига. — Пытки… Смерть в тридцать три… Какая мать пожелает сыну такой судьбы?
— Быть императором тоже не весело. Ой, прости, — Цигенгоф смутился, — я имел в виду… То есть не имел в виду ничего такого. Вы так прелестно выглядите в этом саду.
— Ты слишком снисходителен. — Императрица поцеловала выкручивающегося сына в лоб и отпустила. — Какие чудесные розы.
— Это новый сорт. Садовник назвал их «Императрица Милика».
— Мое имя не приносит счастья, — покачала головой вдова, — не стоит его повторять.
— В этом мире нет имени прекрасней, — возразил Цигенгоф, — я готов отвечать за свои слова жизнью и душой, но я принес не только розы. Милика, мне нужно с тобой поговорить.
— Что-то случилось? — Женщина отодвинула пяльцы, те упали в цветочный ворох. Цигенгоф их поднял и положил на скамью.
— Нет, но может. Я бы не посмел говорить с тобой о подобных вещах, но речь идет о Рудольфе.
— Руди? — переспросила императрица. — Что с ним? Я его видела позавчера, он привез Мики ручную белку и был такой веселый.
— Он и сейчас весел, — буркнул Клаус, — я бы даже сказал слишком. Руди завел себе новую любовницу. Дочь суконщика.
— Ну и что? — В голубых глазах Ее Величества не было ни возмущения, ни любопытства. — Если он ее любит…
— Руди никого не любит, кроме войны, — махнул рукой Цигенгоф, — но я не стал бы говорить тебе об этой женщине, ни езди этот осел к ней в одиночку. Достаточно одной засады, и… Поговори с ним, он должен одуматься. Ради Мики.
— Ты прав. — Вдовствующая императрица встала, нечаянно наступив на золотой цветок. — Я еду в Витте. Немедленно… Клаус, может быть, мне сделать эту женщину своей фрейлиной?
— Фрейлиной? — пробормотал Цигенгоф. — Горожанку?
— Она может быть кем угодно, — личико Милики стало решительным, — лишь бы с Руди все было в порядке. Ну почему ты сказал мне только сегодня?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});