на гладь озера и больше ничего не сказал.
Прошло полчаса, и из ворот в частоколе, которые уже были открыты, вышел долговязый человек, в котором оба индейца тотчас узнали Шарлеманя. Он покручивал свою бородку клинышком и прямиком направился к сиксикам.
Мудрый Змей и Могучий Олень снова подсели к остальным, сидящим у огня, как будто не видели Шарлеманя.
Охотник в своей пестрой бахромистой одежде остановился возле их группы.
– Доброе утро! – сказал он.
Индейцы ответили ему так же кратко, как накануне ответили Абрахаму, прославлявшему доброту вечера, и с еще меньшим вниманием и почтением смотрели на Шарлеманя, чем на хозяина фактории.
– А где же парень, который Харри? Я бы хотел с ним еще посудачить.
– Его нет, – ответил Мудрый Змей.
– Как это нет? – удивился Шарлемань.
– Ушел, – повторил Мудрый Змей.
– И когда вернется?
– Мы не знаем.
– И куда же он ушел?
– Он ускакал верхом.
– Ускакал? Но я хотел… Мне же надо было с ним поговорить!
– Он этого не знал.
– Но он же не… Не насовсем же он ускакал?
– Кто знает.
Шарлемань терзал свою бородку:
– Уж не подался ли он к своему отцу?
– Нет, – ответил Могучий Олень, хотя не полагалось юноше брать слово без спросу.
Но Мудрый Змей, чуть помедлив, дал ему такую возможность. Могучий Олень не постыдился сказать неправду охотнику, поскольку рассматривал его как врага, который своими известиями прогнал Харку, и он без стеснения ставил врагу ловушку, какую ставит бобру зверолов.
– Не к отцу?
– Нет, там его стали бы искать. А он не хочет, чтобы его нашли.
– Черт возьми, вот незадача! Такой еще мальчишка – и предоставлен сам себе, и это на границе, в глуши, да он же погибнет!
– Ему лучше погибнуть в прерии, у себя на родине, чем попасть в воспитательную тюрьму белых людей.
– И это из-за интерната для индейских детей, про который я обмолвился, он и сбежал? Проклятье, да кто бы мог подумать! Я же это не всерьез!
Лицо Могучего Оленя исказилось насмешкой и ненавистью.
– А Харка принял всерьез. Ты больше его не увидишь, Шарлемань.
Охотник стукнул себя по лбу:
– Какое безрассудство! Уехал, просто взял и уехал! А я-то как раз пришел предложить ему вместе скакать к Черным холмам, хотел помочь ему разыскать отца, а он ускакал ни с того ни с сего прямо посреди ночи. В голове не укладывается! Это же… это же… да опять же типично по-индейски. Вот и пойми вас, краснокожих! И вы дали мальчишке уйти, просто так убежать в неизвестность?
– Да.
– Все кончено. Бывайте здоровы!
Шарлемань потопал прочь. Каждый его шаг был выразительным и означал пинок этому индейцу, который его одурачил, этому глупому мальчишке, который просто сбежал, и этой богине Удачи, которая вновь отказала ему в благосклонности.
И он сел в лужу! Конец всем его планам выйти на след Джима, вместе с Харри предстать перед Маттотаупой и потребовать от того благодарности. Конец, всему конец.
Остался с носом – правда, еще с конем, ружьем, револьвером, ножом и одеждой. Но то была мелочь по сравнению с мечтой бедняги о непомерном богатстве и о возможности больше никогда не работать.
Изрыгая непрерывную цепь проклятий и бормоча себе под нос, Шарлемань вернулся в блокгауз, засел в трактире и напился с раннего утра.
Когда голова у него уже пошла кругом, а трактир расплылся как в тумане, он спросил старину Абрахама:
– Абракадабра, как ты думаешь, я могу выйти на след этого паршивца?
– Попробовать ты можешь, Шарлемань, но Харри сын Маттотаупы, и, если он не хочет быть обнаруженным, тебе его не обнаружить. Он прошел хорошую школу.
– Еще один бренди, Абракадабра! Теперь уже все равно.
Хозяин трактира подсел к Шарлю:
– А тебе-то что за печаль? Пусть краснокожий паршивец скачет куда хочет! Ты же ему не отец.
– Абракадабра, ты наивный, как новорожденный младенец. Отец этого вшивого мальчишки знает, где в Черных холмах искать золото! Понятно тебе?
– Ах вон оно что! Тогда конечно! Я принесу тебе еще бренди, но проспаться потом отправляйся наружу, будь любезен. Мой трактир не для этого.
Абрахам удалился. Шарлемань тупо смотрел ему вслед. Мысли у него путались.
Трое в пещере
Харка Твердый Камень, Ночное Око не питал иллюзий насчет тех трудностей, какие ему предстояли. Один человек, даже располагая конем, оружием и огнивом, был в прерии песчинкой, легко истребимой бурями, нехожеными лесами и безлесной степью, среди голодного зверья и враждебных людей, в окружении снегов и холодов, которые несла с собой предстоящая зима.
Пускаясь в свой одинокий путь, Харка не только ясно представлял себе опасности и угрозы, но и в общих чертах понимал, как их преодолевать.
Первым его трудным заданием была переправа через Миссури. Парень уже много слышал об этом своенравном потоке, который на его родном языке назывался Минисосе, грязная вода, и прошлогодней осенью он видел ее могучие воды на юге в Омахе. Но он еще не знал верховьев реки – с ее сносящим течением, водопадами, быстринами и водоворотами. Однако, после того как он вместе с Могучим Оленем побывал на охоте в районе притоков Миссури, у него сложилось живое представление, как с этим обходиться.
Харка поторапливал своего Чалого. Он не хотел, чтобы кто-нибудь его догнал, а на переправе через Миссури рассчитывал вообще оборвать свой след. Скакал он ночами. Утром, когда волки прекращали охоту и уходили спать, он тоже устраивал привал, заворачивался в шкуру и несколько часов спал на солнечной площадке вблизи своего коня. При себе он имел небольшой запас измельченного вяленого мяса бизона, но предусмотрительно экономил его. Поначалу он принялся за тетерку, прихваченную с собой. Трех тетерок он подстрелил собственными стрелами по дороге к фактории; одну он съел еще на берегу озера, одну оставил своим спутникам, а одну прихватил с собой; каждый счел бы это справедливым. Чалый пасся; ему тоже требовалось подкрепиться.
Однажды утром юный всадник достиг долины Миссури. Здесь даже теперь, осенью, трава оставалась сочной. Бугры, окружающие долину, светились красной глиной. Река шумела. По затвердевшей корке ила на берегу было видно, как сильно вода спа́ла после летней многонедельной жары.
Чалый жадно пил, Харка тоже лег на живот, напился затяжными глотками и наполнил водой бурдюк. Когда это было сделано, парень спутал коня, пустил его пастись и смастерил себе удочку из длинного прута ивы и волос из хвоста Чалого. В