Читать интересную книгу Чёрная магия - Антология

Я покачал головой.

— Понятия не имею.

— Надо встать.

До меня лишь пару секунд спустя дошло, что она имеет в виду. Тогда я захохотал, и Вала улыбнулась мне. И у нее снова сделался такой вид, будто она ждет, что я тоже что-нибудь ей расскажу. Я хотел быть вежливым, но мне ничего не шло в голову, кроме мысли о том, до чего же это странно — приехать из места, где деревьев нет вообще, в Мэн, где деревья повсюду.

Потому я поинтересовался:

— Э-э… а вы скучаете по родственникам?

Вала взглянула на меня как-то странно.

— По родственникам? Им нравится жить среди камней Исландии. А я устала от камней.

Лицо ее на миг омрачилось. Тут Зима положил руки ей на плечи, и Вала подняла голову.

— Джастин, твоя мать дома? — спросил Зима. — Мы вообще-то в город, забежали просто поздороваться и познакомиться…

Я кивнул и махнул рукой в сторону дома. Зима уже повернул туда, когда Вала вновь пристально посмотрела на меня.

— Он говорил о тебе много хорошего. Что вы с ним… у нас называют феогар — как отец и сын. Так что я буду твоей крестной.

Она наставила на меня палец, а потом медленно поднесла его к моему лицу и коснулась подбородка. Я невольно ахнул: ее прикосновение было настолько ледяным, что аж обожгло.

— Вот, — пробормотала она. — Теперь я всегда буду знать тебя.

И она отправилась следом за Зимой, в дом. Когда они ушли, Коди приблизился ко мне.

— Чё это она чудит, а? — Он посмотрел на дом. — Она похожа на ту рок-певицу, Бьенк.

— Не Бьенк, а Бьорк, придурок.

— Да какая разница! Кстати, а Исландия — это где?

— Без понятия.

— И я тоже, — Коди указал на мой подбородок. — Эй, чувак, у тебя кровь идет.

Я нахмурился, потом осторожно потрогал то место, которого касался палец Валы. Крови никакой не было, но позднее, вечером, я увидел там красное пятно в форме отпечатка пальца. За несколько дней оно потускнело и в конце концов исчезло, но я до сих пор его иногда чувствую — оно вроде как ноет, особенно когда холода или снегопад.

В том же месяце Томас Тарни вернулся в округ Пэсвегас. Он, наверное, был самым знаменитым человеком во всем штате, после Стивена Кинга, но Кинга здесь все любят, а про Тарни я не слышал ни одного доброго слова; когда он уехал, все только и сказали — скатертью дорога. Даже моя мама, которая прямо из себя выходит, если о ком-то отзовешься плохо, — даже если он первый тебя стукнул! — и та никогда не любила Томаса Тарни.

— Он из тех людей, которые уверены, что деньги решают все, а если не получается что-то купить, они уничтожают это, чтобы не досталось никому.

По правде говоря, Тарни мало чего не мог себе позволить, особенно в Пэсвегасе. Тут люди не слишком зажиточные. Они стали зарабатывать больше, когда телемаркетинговая компания Тарни перебралась в наш штат и понаставила своих телефонных центров повсюду — один даже неподалеку от Шейкер-Харбора, то есть практически на краю света. Тогда те, кто прежде был рыбаком, или фермером, или преподавателем, или медсестрой, но больше уже не мог прожить на свое жалованье, стал работать в «Интернэшнл корпорейт энтерпрайз». ИКЭ платила не очень много, но, думаю, в целом неплохо, если вы не против сидеть в крохотной кабинке и звонить незнакомым людям, отрывать их от ужина и раздражать их так, что они либо начинают ругаться на вас, либо просто бросают трубку.

Однажды, когда мама услышала наши с Коди высказывания насчет тех, кто работает в ИКЭ, она отвела нас в сторонку и напомнила, что мы должны следить за своей речью, и что даже если мы ненавидим эту компанию, она дает людям работу, а с этим нужно считаться. В конце концов, многим из тех, кто работал в ИКЭ, жизнь в нашем городке стала не по средствам, потому что Тарни отдал все хорошо оплачиваемые должности своим приятелям из разных мест, они купили здесь землю, которая всегда была дешевой, и построили здоровенные навороченные дома. И нормальным людям все в Шейкер-Харборе стало не по карману — если только у них не было своего дома или участка земли, как у мамы или Зимы.

Но потом Тарни поймали на чем-то нехорошем — то ли он украл деньги у собственной фирмы, то ли еще чего. И КЭ купила более крупная компания, которая свернула всю деятельность в Мэне. Сотрудники, которые работали в ИКЭ, потеряли места, и многие, у кого не было своего дома или земли, остались без жилья, потому что не могли больше платить по счетам. Вот тут-то люди просто возненавидели Томаса Тарни. Но это ни к чему не привело, у него не случилось никаких неприятностей. В смысле, его не посадили в тюрьму, он ничего не лишился — ни денег, ни дома в Кеннебанкпорте, ни яхты, ни личного самолета.

На самом деле вышло наоборот: Тарни обзавелся землей рядом с участком Зимы. Когда Зима об этом узнал, он просто взбеленился.

— Этот сучий сын купил старую ферму Лонни Паккарда! — завопил он.

Мыс Коди переглянулись и ухмыльнулись, но ничего не сказали. Коди, как и мне, хотелось засмеяться — кто же сейчас употребляет выражение «сучий сын»? — но при этом нам было не по себе, потому что мы никогда прежде не видели Зиму в ярости.

— Я не могу винить Лонни, — продолжал Зима, переступая с ноги на ногу и дергая свою кепку, — Ему в прошлом году пришлось загнать свою лодку для ловли омаров, потому что он не мог внести налоги, а потом он попал в аварию, и ему нечем было расплатиться за лечение. А тут у него на берегу соляная ферма, и он с этого участка никогда особо ничего не получал, кроме хорошего вида.

— А почему он не продал участок вам? — спросил Коди.

Зима ударил ладонью по стене.

— Вот и я об этом! Я Лонни еще давным-давно говорил, что если он надумает продавать эту землю, я ее куплю! Но вчера он мне заявил: «Зима, у тебя не настолько глубокие карманы». А я спросил: «Глубокие — это какие, а, Лонни?» Он показал туда, на Атлантический океан, и сказал: «Вон, видишь? Если ты отправишься на Большую Ньюфаундлендскую банку и найдешь там самое глубокое место, то и оно будет не настолько глубоким, как карманы Томаса Тарни».

По правде говоря, я этому не придал особого значения. Нашему участку, где мы обустроили спуск для сноубордов, ничего не грозило — он находился на земле Зимы. Кроме того, был уже конец весны, и мы с Коди трудились над тем желобом для скейтов за домом Зимы, а когда закончили, стали там кататься.

Иногда жена Зимы выходила из дома и наблюдала за нами. Зима сделал для нее скамью из ствола дуба, обложил рейками и вырезал на спинке сиденья ее имя с вырастающими из букв цветами и листьями. Скамья стояла на небольшом возвышении, так что оттуда можно было разглядеть океан за кронами деревьев: серебристо-голубой проблеск за зеленью. Вала была такой маленькой, что походила на подростка, когда сидела там, она смотрела на нас и смеялась, когда мы падали, но смех был не обидный. В нем, как и в ее глазах, чувствовался холод, но не злоба; казалось, что она никогда прежде не видела, как кто-то падает, и всякий раз, когда это случалось (довольно часто), она удивлялась. К тому времени потеплело, но Вала неизменно носила одну и ту же синюю ветровку, а под ней — футболку с длинными рукавами, в которой я узнал одну из футболок Зимы. Его жене она была очень велика и походила на мешковатое платье. На опушке бывало жарко до чертиков, но я ни разу не заметил, чтобы Вала сняла эту футболку.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});