жарко, и его начало рвать. Ты говорил, он сказал, что хочет вернуться домой.
Ричи стоит неподвижно среди термитов. Они уворачиваются, пролетают мимо него по воле какого-то невидимого ветра. Найди нас, говорят они. Я отмахиваюсь от них рукой, но Па лишь щурится и отпинывает их двумя пальцами.
– Я сказал так, да, – говорит Ричи, тихо, не громче шороха моей руки по лицу, пальца Па вдоль его брови.
Па кивает.
– Он попытался сбежать. Ну, то есть как – попытался. Собственно, у него вышло.
– Он сбежал?
Па замахивается. Дерево трескается и крошится.
– Да, – говорит Па.
Он пинает деревяшку ногой, но толку от этого мало.
– Так он вернулся домой?
Па качает головой. Смотрит на меня так, словно пытается прикинуть, насколько я высок, насколько длинны мои руки и ноги. Я уже могу носить его обувь: порой, когда он посылает меня по делам, если на улице идет дождь, я надеваю его ботинки, которые он всегда оставляет у задней двери у шкафчика. Я смотрю на него и поднимаю брови. Говорю ему без слов: Я могу услышать это. Я могу слушать.
– Был у нас боевик один, по кличке Синий. Было воскресенье, день бейсбола; были посетители. Пришли девушки, жены некоторых мужчин. Но у Синего никогда никого не было. Его прозвали Синим за то, что он был таким темным, что блестел в полях, как слива на солнце. Но у него не все дома были, поэтому ни одна женщина не разговаривала с ним. Никто не хотел к нему приезжать. Поэтому однажды он схватил одну из женщин-заключенных у туалета и уволок ее в кабинку.
Па останавливается, оглядывает дом.
– Что он с ней сделал? – спрашиваю я.
– Изнасиловал, – отвечает Па. – Она была сильной женщиной, руки у нее были почти такие же крепкие, как у него самого, от сбора урожая и шитья, но она не была ему ровней по силе. Ударь кого-то в голову достаточно сильно, и человек теряет сознание. Ее лицо – ее было не узнать. И, возможно, ничего бы и не случилось с Синим за такое, если бы она не оказалось любимицей жены сержанта. Той, кого она всегда вызывала, чтобы развесить белье, натереть полы или присмотреть за детьми. У Синего хватило мозгов, чтобы это понять. Так что он оставил ее там, с полосатой юбкой, задранной на голову, закрывая окровавленное лицо. Оставил ее, пускающую кровавые пузырьки. Собрался бежать. Но до того, как успел толком убежать, он встретил Ричи. Я не знаю где. Был ли Ричи около кухонь или туалетов или переносил инструменты из одного места в другое, но когда Синий бежал, Ричи был с ним.
– Я сам их нашел, – говорит Ричи. – Он слезал с нее. У него были большие руки, все в крови. Он был одним из самых сильных боевиков, мог любого, считай, уложить на лопатки. Он спросил меня: Хочешь себе такое же личико, каку нее, парень? Я ответил, что не хочу. И тогда он махнул одной из своих больших рук и сказал: Иди сюда. Я пошел, потому что не хотел, чтобы он сделал мое лицо таким же красным, как у нее. И еще пошел, потому что был сыт по горло этим местом. Потому что мне хотелось уйти.
Лес вокруг нас – один густой темно-зеленый плетень: дубы, стелящиеся низко и широко, лозы, обвившие стволы и свисающие с ветвей, ядовитый сумах и болотный кипарис, магнолии, растущие вокруг нас, образуя круглую стену.
– Ты пошел за ними? – спрашиваю я.
Ричи так сильно наклоняется к Па, что, если бы он был жив, он бы наверняка упал. Его челюсть ходит из стороны в сторону, зубы скрипят друг о друга.
– Да, – отвечает Па, сжимая молоток так сильно, что его костяшки белеют, а потом он расслабляет руки. Снова сжимает молоток, снова расслабляет руки.
– Да, – говорит Ричи. – Да.
Журавль разрезает воздух, серый с розовыми коленями, над моей головой. Он не кричит и не каркает. Он молчит.
– Что произошло?
Па снова глядит на меня оценивающе. Я отвожу плечи назад, держу подбородок твердо.
– Джоджо? – говорит он.
Я киваю.
– Синий? Он такой же был, как Свинорыл.
Свинорыл: большой жестокий белый человек, который работал с Па и собаками. Па взмахивает и обрушивает другой столб загона.
– Такие не ценят жизнь. Причем ничью не ценят.
Ричи открывает и закрывает рот. Облизывает языком зубы. Как будто ест воздух.
– Я должен был выследить их.
Проглатываю слова Па.
– По воскресеньям за женщинами меньше следили. Прошло пять часов, прежде чем кто-то нашел ее, понял, что Блю и Ричи исчезли, прежде чем сержант сложил два и два, – говорит Па. – За это время вполне можно было пробежать те чертовы пятнадцать миль до края Парчмана. Вернуться в свободный мир. Надзиратель орал на всех, его одежда была мокрой, как будто он в ней плавал. Так и до белых женщин дойдет! – кричал.
– Вполне можно, – вторит Ричи.
Голос его пустой и хриплый, как кваканье жабы, изнывающей в отсутствие дождя.
– Он так быстро бежал, – продолжает он. – Иногда мне приходилось следовать за ним только на слух. Он все время разговаривал сам с собой. Нет, не сам с собой – с мамой. Говорил, что возвращается домой. Что он хочет, чтобы она для него спела. Спой своему сыну, – говорил. – Спой.
Молоток свистит в воздухе. Термиты извиваются в своем разрушенном доме.
– Я был недостаточно быстр. Он набрел на девушку, набиравшую воду из родника. Снес ее с ног, – говорит Па. – Рванул ее платье прямо спереди. Она побежала домой, держа его за две половинки. Маленькая белая девочка с рыжими волосами. Сказала своему отцу, что какой-то сумасшедший негр напал на нее.
– Я остановил его, – говорит Ричи. – Ударил веткой. Достаточно сильно, чтобы отвадить от нее, достаточно сильно, чтобы он ударил меня по лицу.
– К тому времени все уже знали. Ричи и Синий бежали достаточно далеко и долго, до самого заката, и белые люди стали собираться. Все мужчины. Мальчики даже моложе Ричи в комбинезонах, свисавшие с кузовов пикапов. Казалось, их были тысячи. Они выглядели так, будто их лица были покрыты красным туманом в свете фар грузовика, а все остальное в темноте выглядело полностью черным: одежда, волосы, глаза. Я видел это в них: видел, как каждый из них, словно собака на охоте, склонился вперед от нетерпения. И их смех. Они не могли перестать смеяться. Я знал, что между ними двумя, между Синим и Ричи, они различий никаких делать не станут. Они увидят лишь двух негров, двух зверей, которые посмели тронуть белую женщину.
Ричи никогда не был таким неподвижным, таким тихим. Его рот замер открытым. Глаза расширились и потемнели. Он стоял на носках, словно высеченный из камня. Но каждая часть Па