Читать интересную книгу Интернет и идеологические движения в России - Коллектив Мохова

В 2002 г. социологический центр ВЦИОМ под руководством Ю. Левады выпустил юбилейный сборник, посвященный 15-летию своей деятельности и отразивший социальные перемены в России с 1987 г. Оказалось, что именно в 2002 г., впервые за 15 лет социологического мониторинга, распад СССР был оценен респондентами в качестве главного и самого драматического события всего этого периода545.

Вслед за изменением взглядов на социализм и Советский Союз быстро стали меняться представления о врагах России. В СССР Запад рассматривался не только как геополитический противник, но и как классовый враг, компромисс с которым невозможен, поскольку классовые противоречия, согласно марксистской доктрине, носят антагонистический характер. Единственным временем, когда политическая элита СССР, а затем и России провозглашала лозунг возвращения в «семью цивилизованных народов», «в Европу», был период с конца 1980-х до начала 1990-х гг. Массовое сознание тогда весьма активно поддержало эту политику, в это время в России доминировала идея: «Зачем искать врагов, если корень наших бед в нас самих». Однако по мере возвращения советского в культуре России стали оживать и советские стереотипы массового сознания. Первыми вернулись страхи, фобии, образы врага. В 1991 г. только 12 % опрошенных считали Запад (прежде всего США) врагом, в 1994 — уже 41 %, а в 1999 г. почти две трети респондентов — 65 %546. В 2014 г., после произошедшей в Украине национал-демократической революции, отношение основной массы россиян к Западу стало почти тотально враждебным. Опрос «Левада-Центра», проведенный 18–21 июля 2014 г., показал, что к США плохо относятся 74 % респондентов (максимальное значение за все время наблюдений). 60 % опрошенных негативно относятся к странам Евросоюза547. При этом 52 % россиян полагают, что «Украина стала марионеткой в руках Запада и США, проводящих антироссийскую политику»548.

Рост фобий к Западу не связывался в массовом сознании с возрождением советских черт в жизни России. Свои перемены россияне объясняют с позиций несовместимости цивилизаций России и Запада; в общем виде данную позицию можно сформулировать так: «Вот мы изменились, стали демократией, а Запад нас по-прежнему не любит — это их природная русофобия».

В России вначале вернулось советское сознание (конец 1990-х гг.), а уже после этого постепенно была реабилитирована идея империи в досоветской ее редакции. Дело в том, что в Советском Союзе термин «империя» имел сугубо негативную коннотацию. Авторитетный историк советской национальной политики Т. Мартин приводит документальные доказательства своего вывода о том, что «Ленин и Сталин очень хорошо понимали, как это опасно — именоваться империей в эпоху национализма»549. Поэтому советские лидеры никогда не называли СССР империей; «это слово отвергли со всей определенностью»550. И нынешнюю Россию ее власти до сих пор упорно именуют федерацией, хотя она все больше приобретает (вернее, восстанавливает) черты имперского устройства. Советским людям со школы внушали, что империя — это «плохо», это «тюрьма народов», это режим, против которого боролся великий Ленин, а империализм есть последняя стадия разложения капитализма. Тем удивительнее реабилитация термина «империя» в России начала XXI столетия.

Примечательно, что в начале 2000-х гг. в разных издательствах России вышли романы, написанные в жанре оруэлловской антиутопии: описывая современность под видом событий будущего, они были посвящены России как империи551. Во-первых, показателен интерес к жанру антиутопии, который иногда называют жанром «зашифрованного языка». В период Перестройки и президентства Ельцина у россиян не было спроса на такого рода произведения. Напротив, после долгих лет жизни за «железным занавесом» изголодавшаяся по правде постсоветская публика буквально набрасывалась на ранее запрещенную литературу и на публикации, отражавшие актуальные проблемы общества. Во времена Путина, как и во времена Сталина или Брежнева, появилась необходимость зашифровывать мысли о современности.

Во-вторых, поражает, что во всех романах отразилось предчувствие возрождения в России имперского порядка. В одном из них (в романе Э. Геворкяна «Времена негодяев») прямо говорится о России как империи; в других используются вымышленные названия: «Славянский Союз» (О. Дивов, «Выбраковка»), «Ордусь» (то есть «Ордо-Русь») (Хольм Ван Зайчик, цикл повестей «Плохих людей нет. Евразийская симфония» — «Дело жадного варвара» и др.) или «Империя Гесперия», столица которой называется Москва (П. Крусанов, «Укус ангела»). Время действия отмеченных романов обозначено по-разному: у Э. Геворкяна время указано точно — 2014 год, у других менее определенно, как первое 20-летие или 30-летие нынешнего века. Несколько позже, в 2006 г., вышла знаменитая ныне антиутопия писателя В. Сорокина «День опричника». Эта книга по замыслу писателя должна была предостерегать о судьбе, которая ждет Россию в случае продолжения текущего политического курса. Действие книги происходит в России образца 2027 года, которая отгородилась от мира при помощи Великой Русской Стены, символа, как известно, иной, древней империи. Трудно найти лучший метафорический прием, чтобы описать изоляцию России в 2014 г.

Ни один из этих романов не мог служить делу популяризации империи, поскольку во всех из них ее образ был представлен крайне непривлекательно, отталкивающе, а порой и ужасающе. Например, в гротескном романе «Дело жадного варвара» Россия изображена полностью порабощенной Китаем. Русский народ в романе ассимилирован, а русский язык забыт и вытеснен китайским. От России остался лишь государственный гимн, текст которого был некогда написан поэтом С. Михалковым, но слегка измененный: в нем говорится о Союзе улусов вместо прежнего Союза республик.

Писатели в романах передали свой страх перед надвигающимся тоталитаризмом, раньше, чем социологи, ощутив происходящие в российском обществе перемены: прежде всего массовый спрос на стереотипы «имперского сознания», которые целенаправленно активизировались с конца 1990-х гг., а ныне широко эксплуатируются в целях самосохранения авторитарного режима и реанимации «имперского синдрома». Приписываемый В. Путину знаменитый лозунг «Россия будет либо великой, либо ее не будет вообще» является обобщением таких стереотипов массового сознания552.

Лишь к концу первой декады XXI века в политическом дискурсе так называемых «национал-патриотических» сил России (А. Дугин, А. Проханов, М. Юрьев и др.) стало модным использовать слово «империя» для обозначения как былого советского величия и порядка, так и желаемых перемен в будущем. Но больше других в популяризации империи постаралась и преуспела бизнес-реклама. Ее усилиями мотивы империи постепенно стали входить в массовую культуру, а затем и в массовое сознание. Самые популярные сорта русской водки во многих регионах России получают названия «Империя», «Имперская». Бизнес-класс в некоторых российских авиакомпаниях переименовали в класс «империал». А дальше термин «империя» стал символом чего-то очень хорошего, постоянно мелькая в словосочетаниях типа «империя вкуса», «империя духа». Империя стала воспеваться на эстраде, в кино, в литературе. В художественных произведениях «империя» стала выглядеть привлекательно, «красиво», иногда даже «шикарно», как парад войск царя Александра III на кремлевской площади в кинофильме Н. Михалкова «Сибирский цирюльник». Неоимперский стиль стал доминирующим в архитектуре и градостроительстве.

Возрождение «имперского сознания» шло рука об руку с реанимацией имперского порядка. Уже к середине 2000-х гг. ярко обозначился рост фантомных болей по империи, а свертывание демократических институтов стало ускоряющейся тенденцией553. Помимо усталости населения от реформ, вызывавших необходимость адаптации к быстро меняющимся условиям жизни и к резкому росту разнообразия, в том числе ценностного и идеологического, немаловажную роль в процессе антидемократического и антилиберального отката сыграли и внешние события, такие как действия НАТО в Югославии в конце 1990-х гг., но в особенности — «оранжевая революция» 2004 г. в Украине554.

«Украинский фактор» стал одним из механизмов изоляции и консолидации авторитарного режима в России и в 2014 г.555 Однако уже тогда, в 2004–2005 гг., внешние шоки наложились на внутриэкономическую динамику: политические элиты осознали возможность извлекать ренту из отказа от болезненных для общества трансформационных реформ — экономических, политических и правовых. Как только «стало ясно, что цены на нефть будут продолжать расти», Путин «отказался от реформ»556. Суть выбора модели развития была в ограничении конкуренции в политике и экономике, то есть в поддержании «порядка ограниченного доступа» (или «естественного государства»), если воспользоваться терминологией Д. Норта и соавторов.

С 2005 г., по версии Freedom House, Россия является несвободной (not free) страной557. С того же момента многие исследователи для определения российского политического режима начали использовать термин «управляемая демократия», который коррелирует с концептом суверенной демократии, изобретенным идеологом режима Путина В. Сурковым558. По уровню институционализации демократии и гарантии прав граждан путинская Россия относится скорее к категории домодерных (или немодерных) обществ, в которых нет защиты гражданского общества и бизнеса от произвола со стороны государства559, а уровни доверия и конкуренции крайне низки560. Российское «государство как институциональная конструкция и воплощение публичной жизни общества является слабым и дисфункциональным»561. Отсутствие механизмов гражданского контроля способствует расцвету «мнимого конституционализма»562— состояния правовой системы, при котором становится возможным «фактическое изменение Конституции без формального пересмотра ее текста» с целью ограничения демократии и укрепления доминирования исполнительной власти563. Именно в это время российские власти начинают оказывать финансовую поддержку неоимперским и просоветским силам564, а апелляции к православию становятся неотъемлемой частью официального дискурса режима В. Путина. Завоевания демократической революции конца 1980-х — начала 1990-х стали казаться случайным эпизодом недавнего прошлого, а единственно верным курсом — попытки восстановления империи. Знаковым событием, обозначившим бесповоротный выбор российских политических элит в пользу постимперского государства, стали слова президента Путина, произнесенные в 2005 г.: «Крушение Советского Союза было крупнейшей геополитической катастрофой ХХ века»565.