Читать интересную книгу Отголосок: от погибшего деда до умершего - Лариса Денисенко

«Что ты положила в карман? Думали, что обманули меня, что я простушка, что я не замечу вашей слежки?» «Марта?» – как будто удивленно отреагировала Дора. Я засунула руку в карман, выбросив оттуда ее влажную руку, и тут же почувствовала его мокрую и напористую, как нос собаки, возбужденную плоть. Я снова выругалась. Рука имела такой вид, будто у нее был насморк. Ханна выглядела возбужденной, но именно она протянула мне салфетку. «Спасибо», – слегка запинаясь, произнесла я. «Что все это значит?» – спросил смущенно Адам. Не знаю, чем он был смущен, тем, что его карман был прорезан (или разорван) так, чтобы легко можно было коснуться его плоти, или из-за всей этой ситуации в целом. Спрашивал он это не у меня, а у Доры. Она тоже смутилась и ничего не могла ответить, потом выдавила из себя, что это какое-то недоразумение, что она сама ничего не понимает. Для специальных агентов они вели себя странно.

«Вы знакомы?» – спросил у меня Адам. «Да, представь себе, мы с ней знакомы». – Я пошла в наступление. «А что это за тон, фрау фон Вайхен?» «Она фрау Граф», – аккуратно поправила партнера Дора. «Вы уже и об этом пронюхали», – заметила я. «Конечно. Ты можешь объяснить свое поведение?» «Могу. Я не люблю, когда за мной следят». «Мы этого тоже не любим», – поддержал меня Адам. Дора держалась рукой за щеку, как будто я отхлестала ее по лицу.

Она подняла на меня глаза. «Кажется, я начинаю понимать. Это месть за то, что мы отслеживаем информацию, связанную с твоим дедом? Извини, но это мои служебные обязанности, а какие у тебя обязанности, что ты позволяешь себе выслеживать меня и моего любовника? Да, мы с ним встречаемся тайно, я замужем, и что? Ты все теперь знаешь, напишешь письмо моему мужу? Может, ты и фотографии успела нащелкать?» «Так он ее любовник? По стой, ты же говорила, что он привез из Украины невесту», – отозвалась Ханна. «Очень хорошо. Еще неизвестно, кто за кем следит. Какую невесту, Адам, это правда?» – с болью в голосе произнесла Дора.

Как только он начал оправдываться, а она сняла шикарную туфлю на высоком каблуке и попыталась воткнуть его Адаму в пах, я поняла, что ошиблась. Жизнь полна неожиданностей и всяких совпадений. Их гораздо больше, чем можно себе представить, иногда они настолько концентрированные, что могут обрушиться на нас настоящим кислотным дождем.

Напряжение, которое сжимало меня в крепких объятиях, резко отпустило, я зашаталась и чуть не упала с ощущением легкой приподнятости в легких и тяжести в голове. Ханна придержала меня. «Приняла мячик на живот», – как сказала она потом. «Послушайте, извините, простите». Но они меня не слушали. Дора шла босиком, туфли валялись на месте разборки, ее плащ, как раненое птичье крыло, тянулся за ней, неизвестно на чем держась.

Адам курил, опираясь спиной и головой на стеклянную стену комплекса. «Рано или поздно так должно было случиться», – спокойно сказал он. Мы не очень хотели продолжать эту беседу, но просто так взять и уйти не могли. «Она никогда с ним не развелась бы, а мне хоть и нравится чувствовать себя восторженным подростком, настоящего огонька не хватает». Он огляделся вокруг, нигде не было пепельницы, здесь, скорее всего, курение было запрещено. Взгляд его остановился на валявшихся туфлях Доры, и мне показалось, что сейчас он возьмет одну из них и спрячет там свой окурок. Но он вытащил из кармана (другого, видимо, не разорванного) платок, заботливо, словно младенца, завернул в него окурок, бережно положил в карман.

«Знаете, когда я понял, что постарел?» Ханна хотела было что-то сказать, но передумала. «Я понял, что постарел, когда до меня дошло, что большинство женских имен в памяти моего телефона – это врачи, а большинство женских имен в моей памяти – это быль. Она может простудиться. Так глупо сбросила эти туфли, переполненная страстями, до безумия. Я впервые подумал, что рисковал больше нее. Возможно, она могла меня убить. Прощайте, дамы. Пока, Марта Граф». Я подумала, что он поднимет туфли Доры, но он не сделал этого.

Я проводила Ханну домой, она все твердила, что ей не хватает воздуха и слов, что было на нее совсем не похоже. А у меня было перенасыщение словами, эмоциями и воздухом, наверное, поэтому я, не раздеваясь, рухнула на диван и уснула так крепко, что не слышала ни одного телефонного звонка и проснулась только оттого, что меня целовал Райнер, я вцепилась в его шею, будто ничего более реального и надежного рядом не было. «День был очень тяжелый», – прошептала я. «Завтра обязательно будет легче», – пообещал мой муж, но он очень ошибся в своих прогнозах.

Глава двадцатая

Возможно, я не обратила бы внимания на это письмо с неуказанным отправителем (странно, не было ни одного символа, как будто со мной переписывался невидимка), если бы не приложения, которые были подписаны marta-rainer. Возможно, я не обратила бы внимания на это письмо, а создала бы новое, как и планировала, с указанием времени, даты и номера моего рейса, эту информацию ждал от меня Марат. Но я открыла это письмо.

При загрузке сначала я увидела фотографии – Райнер, кофе, я. Счастливые лица, целеустремленные и в то же время спокойные, как у моряков, которые наконец-то добрались до моря. Я узнала время и место, я узнала лицо старика-зеваки с необычайными глазами, его отражение поймала блестящая сахарница. Вероятно, именно тогда сильнее забилось сердце, хотя трудно уловить, когда именно это произошло, когда я увидела его лицо на сахарнице, или когда я прочитала первую строчку:

...

«Здравствуй, Марта. Долго думал, как к тебе обращаться, так всегда бывает, когда чувствуешь человека родным для себя, но на самом деле он тебе не родня и вообще вы с ним не знакомы. Мне кажется, что ты уже знаешь, кто я, на одной из фотографий я позволил своему лицу (этот мой образ называется – господин Слива) остаться навеки на вашей фотографии (вы выглядели счастливыми, ладными и гармоничными, как хорошо подобранная рифма), ты могла слышать обо мне (не очень много) и видеть мое фото (я знаю, что оно должно было сохраниться), тогда ты знаешь мое имя, хотя позволь мне представиться, чтобы тебя не грызли лишние сомнения, итак – Ганс Ленц, к вашим услугам.

Я уверен, что это письмо ты открыла только благодаря названию файлов с фотографиями, ведь правда? Я редко ошибаюсь. Мне многое нужно тебе рассказать, даже не знаю, с чего начать: с твоего деда, моего лучшего друга Отто фон Вайхена, с тебя, или с себя. В отличие от вас, я не хоронил Отто дважды, хотя оплакивал его гораздо больше, чем вы. Тебе трудно представить, насколько мы были близкими людьми, как мечтали прожить эту жизнь, а она было прекрасной.

Сейчас, чтобы в этом убедиться, я смотрю старое английское кино (иногда требуется три фильма), заказываю себе артистичную проститутку, желательно славянку (иногда требуется три женщины), которая может разыграть для меня персональное представление, или выпиваю бокал южноафриканского вина (иногда требуется целая бутылка). Еще у меня есть мои маленькие развлечения и большая память.

Жизнь казалась прекрасной, за какую бы ее часть ты ни ухватился. Жизнь, как женщина, которую хочешь познать, неважно, что окажется под твоими руками первым: шея, плечо, скулы, пальцы… Жизнь – это женщина, которую хочешь познать до конца, и хорошо, если твой интерес, страсть, желание покорить, наслаждение, наконец, любовь, жажда и знания заканчиваются вместе с ней. Иначе жизнь становится постылой, иначе это не жизнь, а вялое супружеское постылое существование, существование старых рыб в аквариуме, которые реагируют только на мотыль, а потом и к этому обреченному теряют интерес.

Я знал, что Отто не погиб в 1943-м, потому что он успел написать мне письмо. Еще одно письмо о безумии моего лучшего друга успел написать один лейтенант, в мирной жизни он несколько раз проигрывался мне в карты и считал, что задолжал мне душу (похоже, что деньги были ему больше по душе, в отличие от самой души), поэтому врал, доносил, предавал, добывал для меня все, что душе угодно.

Мне очень жаль, но эти письма сожгла моя любовница, британская шпионка Фиона, которую я разоблачил. Рано или поздно я всех разоблачал, поздно для них, не для меня. Она поняла, что времени и возможности передать эти письма у нее нет, поэтому скурила их при мне.

Письма твоего деда и лейтенанта были тонко нарезаны, раскатаны, только потом свернуты в самокрутки (тогда я не находил пошлым то, что она курила самокрутки, мы могли получить любые сигареты и даже сигары, мне нравилось, как она крутила эти самокрутки, как ее губы пахли дешевым табаком, смешанным неизвестно с чем). Я не хотел отказывать ей в куреве, необходимо было кое-что выведать, и она воспользовалась этой возможностью, поэтому, видимо, пыталась до последнего мгновения улыбаться, когда шелковый шнур познавал ее шею, все глубже и глубже, как умелый любовник.

Я не мог приехать на кремацию Отто, я знал, что охота на меня продолжается, и даже позже, когда я позволил себе приблизиться к тебе, почувствовать твой запах, прикоснуться к твоей жизни, я не пошел на кладбище, я боюсь, Марта. Боюсь не того, что меня схватят, будут судить, поднимут шум в прессе, боюсь того, что жизнь утратит свое очарование. Без вина, женского театра и британского старого кино. Не думаю, что Отто поймет меня, ирония судьбы, он всегда понимал меня, но кто-то лишил его этой способности в отношении всех и не сделал ни одного исключения. Даже для меня.