Маски на ней не было, румян и белил тоже, и, против обыкновения, никакое постороннее украшение не скрывало, не портило ее восхитительного личика. О, как благодарил я ее в глубине сердца за то, что она показалась мне в первый раз такой, какой создала ее природа, и не заставила отыскивать себя под странными уборами, которые обезображивали большую часть бывших тут женщин. Она окинула глазами всю комнату, и взор ее на минуту остановился на мне. Никакими словами невозможно высказать того, что выразил мне этот взор. В руках у нее было множество золотых ниток разной величины, но все парами. Нитки, которые были у нее в правой руке, она подавала мужчинам, а из левой – женщинам. Каждый взял по нитке, молодой человек и девушка, у которых нитки были ровные, проводили все время свадьбы вместе, потом кавалер должен был отдать нитку своей даме. Если он ей нравился, она связывала обе нитки узелком и клала под образ Богоматери в надежде, что и на небесах будет связано то, что связано на земле, то есть две жизни, эмблемой которых служат эти золотые нитки. Когда очередь дошла до меня, Фатиница не дала мне времени выбрать, и сама подсунула мне нитку. Потом мужчины пошли отыскивать свои пары, и, разумеется, случай и любовь мне благоприятствовали: моей дамой была Фатиница.
После этого младшая из подруг Стефаны взяла серебряное блюдо и начала собирать деньги в пользу невесты, как у католиков собирают на церковь и на бедных. Само собой разумеется, что я положил на блюдо все, что у меня было. Обойдя всех гостей, девушка поставила блюдо к ногам Фатиницы. В бедных семействах этот сбор часто составляет все приданое невесты, в богатых употребляется на ризу или лампадку для образа Богородицы. Потом пришел священник с тремя маленькими певчими, один из которых нес образ, а двое других – свечи.
Священник был видный старик с почтенным и прекрасным лицом и с длинной седой бородой. Он обошел всех присутствующих, и все подходили к нему под благословение; наконец он взял невесту за руку и подвел к отцу. Стефана стала на колени, Константин протянул руку над ее головой и сказал:
– Благословляю тебя, дочь моя, будь доброй женой и доброй матерью, как твоя мать, чтобы и у тебя были со временем дочери, которые походили бы на тебя. – Он поднял и поцеловал ее.
Потом началось обручение и венчание по обряду греческой церкви. По окончании церемонии священник посадил Стефану на прежнее место.
Через несколько минут пришли сказать, что все готово, чтобы вести молодую в дом мужа, и все женщины, не исключая Стефаны, надели свои покрывала.
У дверей стояла верховая лошадь. Стефана села на нее, а за ней поместился маленький мальчик, музыканты пошли вперед, за ними несколько бедных деревенских девочек, которые плясали, в числе их была и та, которой я подарил шелковое платье, потом шли разного рода фокусники, певшие с разными гримасами и кривляниями песни, от которых мужчины хохотали, а женщины, вероятно, краснели бы, если бы их лица не были завешены покрывалами. За фокусниками ехала верхом невеста в сопровождении своих приятельниц, на некотором расстоянии шли мужчины, а впереди всех – Константин и Фортунат, рана которого совсем зажила.
Таким образом пришли мы в дом жениха, один из лучших на всем острове. Дверь была украшена гирляндами, а на пороге, усыпанном цветами, горели благовония, как при входе в дом древнего грека. Расположение комнат было такое же, как у Константина, только в нижнем этаже, вместо вооруженных людей его, жили мирные приказчики Христо Панайоти. Пройдя этот портик, мы очутились на втором дворе, наполненном нищими, которые должны были доедать остатки нашего обеда. Потом мы перешли во вторую нижнюю залу, над которой был гинекей, а оттуда в сад, где приготовлен был пир.
Мы обедали в длинной и довольно низкой беседке, стола не было, а обед был расставлен на ковре посреди палатки, обед пышный и просто гомерический, потому что в числе блюд были две цельные овцы, в середине стояло мясо, по сторонам разные пироги. Женщины первые сели, поджав под себя ноги по-турецки и держа в руках свои золотые нитки. Молодые люди, привязавшие прежде свои нитки к петличке камзола, отвязали их, чтобы доказать право сидеть напротив своих дам, и сели в том же самом положении, которое было для меня довольно неудобно, но я все забыл, когда уселся против Фатиницы.
Обед был шумный, музыка гремела оглушительно и время от времени раздавались духовные и морские песни, перемешанные самым простодушным и забавным образом. Стол продолжался несколько часов, и все это время я почти не мог говорить с Фатиницей, но зато упивался удовольствием смотреть на нее. К концу обеда кипрские и самосские вина всех развеселили, после десерта мы встали, и начались танцы.
Моя золотая нитка давала мне право быть кавалером Фатиницы, но, увы! Я довольно хорошо танцевал джигу, а о фигурах греческих танцев не имел ни малейшего понятия. Поэтому я принужден был отказаться, но сказал Фатинице, что совершенно к ее услугам и готов танцевать и сделаться смешным, если ей это угодно. Но Фатиница не захотела пристыдить меня: это было самое сильное доказательство любви. Женщина любящая никогда не захочет, чтобы предмет ее любви сделался смешным.
Она пошла танцевать с Фортунатом – очередное доказательство любви: она не хотела возбудить во мне ревности, танцуя с другим.
Танец был очень интересен своим древним характером: он был тот самый, который древние называли «Журавлем» и который выдуман был в честь Тесея, победителя Минотавра. Его танцуют в семь пар. Первая пара представляет Тесея и Ариадну, дама подает кавалеру вышитый платок, который заменяет нить, данную Ариадной Тесею, а чрезвычайно сложные фигуры этого танца изображают извороты Дедалова лабиринта. Во всем этом я жалел только о платке, который Фатиница дала Фортунату и который достался бы мне, если бы я не был так невежествен в хореографии.
За этим танцем последовали многие другие, но Фатиница, под предлогом усталости, больше не танцевала и все время просидела рядом с сестрой, пока, наконец, звуки музыки не возвестили, что гостям пора домой.
Женщины повели невесту в талам, точно так же, как у древних. Брачная постель приготовлена была в лучшей комнате, по сторонам ее стояли две огромные свечи, которые должны были гореть всю ночь. Молодая и все женщины остановились у дверей комнаты, пока всю ее не окропили святой водой, по окончании этой церемонии Стефана вошла в спальню с сестрой и одной из своих самых близких приятельниц. Через четверть часа обе девушки вышли, а мужчины повели молодого к потаенной двери, которая была изнутри слегка приперта, так что он принужден был приложить усилие, чтобы войти в нее. У этого народа, страстно любящего образы, во всем эмблемы.
Свадьба была кончена, и гости разошлись, только уже не в прежнем порядке, а мужчины вели своих дам под руку. Моя золотая нитка давала мне право вести Фатиницу, и я с восторгом почувствовал, что она опирается на мою руку, хотя так легко, как птичка, которая задела ветку концом своего крыла.
Кто в состоянии пересказать, что мы друг другу говорили? Ни слова о любви, и между тем каждое наше слово было исполнено любви. Есть что-то девственное и таинственное в излиянии двух сердец, которые любят в первый раз. Мы говорили о небе, о звездах, о ночи, а подойдя к дверям дома Константина, мы оба знали: я – что я счастливейший из смертных, она – что я страстно люблю ее.
На другой день все это рассеялось, как ночные грезы, потому что мы не имели никакой возможности видеться.
Прошли два или три дня, и я жил одними воспоминаниями, потом радость, которой наполнено было мое сердце, сменилась печалью. На следующий день я искал средства написать Фатинице или, лучше сказать, доставить ей письмо мое, но не находил никакого. Я думал, что с ума сойду.
Утром горлица начала летать вокруг моего окна. Я вспрыгнул от радости: вот моя посланница. Я приподнял решетку, и горлица вошла, как будто знала, что я от нее ожидаю.
Я написал на кусочке бумаги: