Читать интересную книгу Происшествие в Никольском - Владимир Орлов

Однако сегодня она попросила Сергея съездить с ней в Вознесенское.

Автобус остановился под липами, высокими, парковыми, недалеко от ворот больницы. А вокруг словно и был парк – огромные вековые дубы и липы росли вольно, в густой, немятой траве бежали тропинки к жилью и магазинам. «Видишь, – сказала Вера, – забор нам поставили новый, старый был как крепостная стена». Но и новый забор метра в четыре высотой из гладких, без единой щербинки, бетонных плит и свежих кирпичных столбов был внушителен – попробуй перелезь. Вера провела Сергея в главный больничный двор и объяснила, какие корпуса стоят вокруг. И здесь росли старые липы, цветы пестрели на клумбах, двор был чистый, все соринки, казалось, метла поутру убрала с асфальта. На красном четырехэтажном корпусе Сергей увидел большую доску с фотографиями и крупными словами поверху: «Лучшие люди больницы». В иной день он бы непременно поинтересовался, что же это за люди такие – лучшие больные или лучшие врачи? Но сейчас он сказал серьезно: «Хороший двор, ухоженный». – «Еще бы не ухоженный! – обрадовалась Вера. – Ты бы поглядел, как у нас внутри чисто. Это только корпуса здесь старые, дореволюционные, но они крепкие, хорошие, а все оборудование у нас новое. Тамара Федоровна говорит – на европейском уровне».

Она бы и больничными корпусами поводила Сергея с удовольствием, да неловко было. У нее еще оставался час времени, и она предложила Сергею погулять по Вознесенскому. Вознесенское числилось деревней, но походило на поселок. Прошли мимо почты, потом мимо церкви, поставленной на высоком месте, с березами на железной крыше («Тамара Федоровна говорила – ей почти триста лет, года три назад в ней была библиотека, теперь отдали под квартиры»), потом посмотрели на двухэтажные солидные дома дореволюционной постройки, за ними увидели два здания повыше, со стеклами во всю стену и выложенными под крышей красным кирпичом цифрами «1931». «А вон Черемушки, – показала Вера. – Там от больницы дают квартиры». Действительно, впереди виднелись шесть или семь одинаковых домов в пять этажей, а чуть дальше над пустым пока местом стояли два крана. Побывали и в магазинах, посмотрели, какие продукты есть и каких нет, в «Промтоварах» Сергей поинтересовался, не продают ли, случаем, резиновые сапоги тридцать восьмого размера, но нелитые, – мать просила. Выпили квасу у керосиновой лавки с замком на двери и пошли бродить по тихим травяным улицам Вознесенского. Гуси спали в пыли, кусты золотых шаров толпились у заборов. Улицы были тенистые, горбатые, спускались с холма к дороге на Столбовую и к пруду, от пруда тянуло сыростью. Дома на улицах стояли обыкновенные, подмосковные, полуизбы-полудачи, именно такие, в каких и жили Навашины и Ржевцевы. Вера шла и все поглядывала на Сергея не без волнения: ей очень хотелось, чтобы Вознесенское и больница понравились ему. А он молчал. Наконец она не выдержала и спросила: «Ну как тебе Вознесенское?» – «Мне здесь нравится», – сказал Сергей не сразу.

В столовую возле больничных ворот не пошли, были сыты, присели отдохнуть в сквере на скамейку у гипсовой вазы.

– Нет, жить тут можно, – сказала Вера. Сказала так, словно бы она рассматривала кофту, только что купленную, и теперь успокаивала себя и отвергала сомнения: «Нет, носить ее можно…» – Двадцать минут на автобусе – и, пожалуйста, езжай на электричке куда хочешь: в Никольское, к тебе в Щербинку или в Москву, за продуктами, за вещами, а то и просто так, может, в театр или на футбол. Потом смотри – повсюду санитарки имеют шестьдесят рублей, а у нас надбавка за специфику, мне платят восемьдесят. Сестрам, понятно, больше. А я через год кончу училище. Потом всякие дежурства – ночные, вне очереди, подмены, в общем, сто-то рублей в месяц натяну. Я добросовестная… А врачи у нас вообще получают прилично… Тут, я тебе скажу, хорошие врачи. Их в Москве знают, они там делают доклады… У нас много кандидатов… Ты что думаешь, я вечно, что ли, нянечкой буду? Вот Тамара Федорову говорит, что заставит меня учиться… А что, ведь можно будет, если поступлю, утром ездить в Москву, в институт, а вечером прирабатывать? А? Нет, конечно, это не сразу, а когда у нас все сложится… Потом поработаю, подготовлюсь. Я ведь совсем необразованная. И книжек-то мало читала…

Вера вздохнула и замолчала. Взглянула на Сергея: не вызвали ли ее слова усмешки? Нет, не вызвали. Тамара Федоровна, верно, советовала ей учиться дальше, говорила, что у нее очевидные способности и кому-кому, как не ей, Вере, лечить людей. «Да ну что вы! Да куда мне!» – смеялась обычно Вера. Однако нет-нет, а приходило ей на ум искушение: а вдруг? Чем черт не шутит! И теперь она высказала тайное. Высказала и ждала от Сергея поддержки. А он, к ее досаде, молчал. И тут Вера смутилась собственной фантазии, заговорила быстро:

– Потом, смотри, санитарка, ну, и сестра – день в больнице, два гуляет. И отпуск у меня будет два месяца. Сколько можно еще приработать. И у себя на огороде, и особенно в Садах. В Садах все люди старые, пенсионные, москвичи, после инфарктов и инсультов, работать им нельзя, а деньги у них есть. Вот вознесенские ходят в Сады, носят молоко – у кого коровы, стирают, вскапывают огороды, опрыскивают. Все приработок. У нас в отделении нянечка Валентина Михайловна, так она в месяц приносит из Садов обязательно рублей сорок – пятьдесят. Кому переклеит обои, кому покрасит дачу, кому навозу натаскает ведрами… Там ведь бабки-то садовские пастуху дают на поллитру в день, чтобы он стадо вдоль их заборов погонял да удобрений побольше оставил… И я найду дело в Садах. Вот, глядишь, и наберется у меня рублей сто пятьдесят месяц. Не мало ведь, скажи?.. А и еще смогу шить и вязать…

Тут Вера спохватилась: будущую жизнь в Вознесенском она примеривала лишь на самое себя, а рядом сидел Сергей.

– А Вознесенским мужикам, я тебе скажу, с этими Садами вовсе раздолье. Вот мы у пруда шли, я тебе показала дом. Там живет наш санитар Егор Трофимович. Этот Егор Трофимович в неделю обязательно два-три дня проводит в Садах. Плотничает, крылечки из керамических плиток кладет, да мало ли еще что… Корову держит специально для садовских. В прошлом году, правда, он в отпуск нанимался пастухом, хозяева по триста рублей в месяц собирали ему – пастуха не найдешь… А так он все время в Садах… И не гробится… Часа по три, по четыре в день… И денег у него, говорят, видимо-невидимо на книжке…

Вере показалось, что Сергей то ли усмехнулся, то ли поморщился.

– Я ведь это к чему, – сказала Вера. – Вот ты машину мечтаешь купить. «Жигули». Так ведь и здесь есть где заработать. И надрываться особо не надо. Ты даже не копай, не плотничай, ты придешь в Сады электриком – еще лучше… Егор Трофимович рассказывает: его приятель приладит пару штепселей – ему три рубля. Да нет, теперь четыре! Егор Трофимович говорит: наша валютная единица – стоимость поллитры. Раньше, говорит, вся оплата делилась на три рубля, а теперь делится на четыре. Пьющий ты или не пьющий… А дом в Вознесенском можно купить. Сюда ведь многие понаехали из деревень в тридцатые годы и после войны, а теперь им родственники пишут, что и у них жизнь пошла сытая, вот какие и уезжают…

– Так что, может, и мне в пастухи наняться? – спросил Сергей.

– Ты не сердись… Зачем тебе сразу и в пастухи? Тут есть большое энергохозяйство… Или можешь ездить на свою работу. На автобусе и на электричке. Ты ведь из Щербинки сейчас тратишь время на дорогу… И вообще я все это просто так… Я и сама сюда, может быть, не собираюсь переезжать. Я так… что деньги… Я ведь и вправду смогу здесь стать врачом…

Вера опять смутилась и заговорила о мелочах:

– Тут вон мороженое продают в центре, а в Никольском только на станции. По вечерам бывают танцы, а когда кино… Клуб неплохой в главном корпусе… А для тебя за больницей стадион. Хочешь – футбольная команда есть. Играет на первенство района. «Спартак». В ней могут не только медики. Сейчас один наш больной играет в нападении…

– И хорошо играет? – оживился Сергей.

– Хорошо. Голы забивает.

– Наверное, он считает, что он Пеле, оттого и голы забивает?

– Ты над нашими больными не смейся, – сердито сказала Вера. – Они больные как больные. Они, может быть, больше других заботы стоят.

– А я и не смеюсь… Только что ты меня манишь энергохозяйством? Ты же знаешь, что в ноябре меня могут взять, в армию. Я ведь и так имел год отсрочки. А там я наверняка еще какую-нибудь специальность получу… стоящую… И расписаться я с тобой могу только через год с месяцами. К кому я сюда перееду?

– Никуда я никого не маню, – сказала Вера, надувшись.

Она сидела обиженная и расстроенная. Впрочем, она ругала и самое себя. Было отчего рассердиться и самому мирному человеку. Себя-то она, в конце концов, могла уговорить сбежать в Вознесенское, а Сергею какая охота перебираться на вечное жительство в эту подмосковную глухомань, где у него не будет ни родных, ни друзей, ни хорошей работы, одна она, Вера Навашина, но ведь и она одна надоест. «Господи, – подумала Вера, – мы ведь с ним совсем чужие люди. Какое ж мы с ним сейчас одно целое? Я сама по себе, он сам по себе. И так будет всю жизнь. Считанные часы наберутся у нас, когда мы были и будем как одно целое… И разве я имею право просить его о жертве ради меня? Ведь у него свои интересы и свои привычки, своя жизнь, а этим переездом он все сомнет, все нарушит, все подчинит моей жизни…» Она вспомнила, как они с Сергеем, счастливые, бродили по городу в день операции матери, каким сладостным было их нетерпение и как они были одно. Медовая пора их не кончилась, хотя в отношениях и появилось нечто неприятное, связанное со здравым смыслом и мелкими житейскими соображениями. Сегодня, когда они бродили по пустым окраинным улицам, Сергей то и дело гладил ее руки, ее шею и ее волосы, и ей было хорошо, но теперь, на скамейке у гипсовой вазы, он казался ей совсем чужим человеком, словно она увидела его впервые, и сейчас он мог уйти, больше ей никогда не встретиться, и от этого ничего бы не изменилось.