Читать интересную книгу В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть) - Александр Русов

— Польский фильм, — сказал Алексей. — О том, как ищут пропавшего актера.

— Он под поезд попал.

Инна с тревогой и жалостью взглянула на тонкие ножки, торчащие из-под халатика.

— Папа, расскажи, как машина задавила куклу.

Алексей утомительно долго стал пересказывать содержание картины, будто это было главное и единственное, о чем им предстояло говорить сегодня. Потом включил магнитофон.

— Выключи.

— А?

— Выключи эту кретинскую музыку! — взорвалась она.

— Ну пожалуйста. Ты что, не в духе? Хочешь есть?

— Нет, спасибо.

Муж убирал со стола, гремел кастрюлями.

— Знаешь, меня собираются повысить.

— Поздравляю.

Тонечка стояла, прислонившись к стене, и как завороженная поворачивала голову из стороны в сторону, словно не слыша родительских голосов и только по движению губ догадываясь, о чем они говорят.

Инна вновь почувствовала прилив сильного раздражения. Этот суетящийся мужчина, ее муж, чье присутствие она выносила с трудом, был такой гладенький, добропорядочный, благополучный, глупый, пустой, с этой своей самодеятельностью, хозяйственными заботами, перспективой служебного роста. Ее возмущало в нем все. Внутри что-то трепыхалось, дрожало и дергалось. Пусть она плохая жена, мать, никудышная хозяйка. Неблагодарная. Несправедливая. Уж какая есть. Триэс предупреждал, когда она только пришла в лабораторию: начнется странная, ни на что не похожая, опасная, прекрасная жизнь, из которой нет возврата. «Вы уже не сможете жить, как другие. Убедитесь сами». Она убедилась! Теперь ей нужны либо крылья, либо помело ведьмы, а не благопристойные беседы с этим ординарным человеком, которому нет дела до ее забот и проблем. Их ничто больше не объединяло.

Тонечка уткнулась в материнский живот, прижалась и затихла.

— Любишь меня?

Девочка кивнула, не поднимая лица.

— Если бы мне снова пришлось уехать… на некоторое время… — Подрагивающая ладонь едва касалась мягких детских волос. — Ты с кем бы хотела быть?

Ответа не последовало. Инна попыталась силой оторвать от себя дочь, но та прижималась все крепче.

— Опять с папой? Ты его больше любишь!

Тонечка зло оттолкнула мать и стремглав выбежала из кухни. Алексей громко вздохнул, осуждающе покачав головой.

ГЛАВА XIX

МУЗАРЕЛЛА ФЕСТИВАЛЬНАЯ

С приходом к власти Никодима Агрикалчевича Праведникова кетеновая тематика, которая в практическом отношении сулила разработку эффективных стимуляторов роста сельскохозяйственных культур, вновь получила горячее одобрение институтского руководства. На нее даже отпустили дополнительные средства, но в том уже не было особой нужды. Сергею Сергеевичу удалось отыскать лазейку, найти хитроумный обходный маневр, который позволил бы Инне защититься независимо от институтских веяний. Еще в Приэльбрусье, сидя на краешке измятой постели в Охотничьей комнате, Триэс впервые подумал всерьез о возможности превращения кротонов в кетены. Неужели этот мальчик Аскольд Таганков был прав и такое действительно возможно: превратить консерванты в ускорители роста, статическое в динамическое, смерть в жизнь? Путь, однако, был слишком трудным, ненадежным, пролегающим к тому же вне круга проблем, которыми традиционно занималась лаборатория — но и весьма заманчивым, конечно, дьявольски соблазнительным. Вот почему он и не удержался тогда, сделал заметки в своем делегатском блокноте, нарушил старое доброе правило искушенных людей: никогда не выходить из круга. Сходная мысль явилась потом в Лунине. Она имела совсем иное обличье, и он сразу даже не узнал ее. Но, перелистав однажды, в связи с работой над монографией, свои старые, многолетней давности записи, он вдруг обнаружил, что идея, подобная этой, приходила к нему еще раньше — гораздо раньше, чем он мог поначалу предположить.

Правда, те записи носили общий характер и основывались на том общеизвестном факте, что все в нашем подлунном мире движется от начала к концу в силу естественных причин, каковые физика объясняет законами термодинамики. Чтобы провести химическое превращение, нужно преодолеть запрещающий барьер, которым природа отделяет жизнь от смерти, движение от неподвижности, безобразное от прекрасного, благонамеренных супругов и законопослушных граждан от преступников и прелюбодеев. Требуется катализатор, фермент, способный дать реагирующим веществам энергетический толчок, загнать их на самую вершину горы, откуда бы они скатывались уже своим ходом, преображенные до неузнаваемости.

Дело оставалось за экспериментальной проверкой. Синтезом необычных, придуманных им ферментов Триэс поручил заняться Гурию, а Инну не стал даже посвящать в возможные последствия намеченных опытов. И без того его с аспиранткой связывали слишком уж тесные, можно сказать роковые, узы.

Почти не веря в успех, Сергей Сергеевич пытался все же угадать цену, которую придется платить за невиданный риск. Соотнести затраты и возможный полезный выход. Имей он дело с паровым двигателем, способным превратить всего несколько процентов тепловой энергии в механическую, речь бы пошла лишь о низком коэффициенте полезного действия, о тоннах впустую сожженного угля, но на сей раз затевалось нечто куда более тонкое, грандиозное и дорогостоящее. Найти бы, получить нужный фермент — тогда и умереть не страшно.

Вот до чего додумалась его умная голова, идя на поводу у глупого сердца! Или только этого он и добивался?

Во-первых, почему умереть, а не жить? Уж не такую ли цену исподволь назначил Сергей Сергеевич? Или кто-то ему ее навязал, поймав на неосторожном слове? Но кому, собственно, он собирался платить? И почему так вот, по-купечески, один за всех? Кого собирался он отвести в сторонку, чтобы опередить любую другую попытку сделать то же? Уже заплачено, господа товарищи, уже заплачено!..

В конце августа, перед началом студенческих занятий, в Лунино приехали Тома с мужем. Хотя Степановы давно ждали их, молодые явились как гром среди ясного неба. Сергей Сергеевич бросился навстречу дочери, и они долго стояли, обнявшись, едва покачиваясь, точно в замедленном танце — совсем как много лет назад, когда Томка была маленькой, а он, ее отец, вот так же неожиданно возвращался домой из командировки.

— Папочка, дорогой, — шептала она, припав к его обросшей шершавой щеке.

Сергей Сергеевич закрыл глаза, еще крепче прижал к себе дочь. Казалось, он обнимает возлюбленную — единственную, желанную, самой жизнью ему предназначенную, посланную богом женщину, которую звали сначала Диной, потом Инной, а теперь наконец она обрела истинное свое имя.

— Томка! — задохнулся он.

И тотчас буря, мотавшая его без передыха последние два месяца, утихла. Он почувствовал такое облегчение, будто одного этого поцелуя ему и недоставало для счастья, а все его переживания, связанные с полетом над цветущим лугом, безумным вращением на центрифуге, все ложные усилия и устремления, которыми он мучил других и себя, вся неизрасходованная любовь и нежность нашли теперь свой естественный выход.

Ощущение вновь обретенного счастья оказалось, увы, непрочным и кратковременным. Вскоре оно сменилось нервозным ожиданием отъезда Томы. Сергей Сергеевич испытывал уже тайную ревность к ее мужу, даже имени которого не смог запомнить, не находил себе места, не умел разумно воспользоваться немногими днями дарованной близости. Он все бродил в одиночестве, почти не бывал дома, словно боясь привыкнуть к присутствию дочери и не перенести неизбежной разлуки.

Когда они уехали, Сергей Сергеевич с головой ушел в институтские заботы и за день так уставал, что сразу после ужина ложился на диван. Из него словно вынули какую-то пружину. Он совершенно потерял способность засыпать без снотворного, щеки ввалились, лицо приобрело землистый оттенок, и весь он как-то сник, сгорбился, высох. Дина умоляла его обследоваться. Его здоровье не на шутку тревожило ее, он же отделывался то шуткой, то клятвенным обещанием пойти к врачу. Обещание свое он так и не выполнил, однако вместе с первыми удачными лабораторными опытами, подтверждающими его гипотезу, заметно приободрился, выпрямился, даже посвежел. Если искомый фермент пока и не был найден, то направление поисков становилось все более очевидным. Кажется, они находились на верном пути. Праздник на их улице близился и при благоприятном стечении обстоятельств вполне мог совпасть с юбилеем института, приуроченным к празднованию Нового года.

Из всех сотрудников степановской лаборатории один только Валерий Николаевич как кормящий отец разросшегося семейства увильнул от бремени предпраздничных хлопот и расходов, а также ряда служебных и общественных институтских обязанностей. Единственное, что он продолжал делать исправно, со всем присущим ему педантизмом, — это поливать опытные лабораторные растения, посаженные не только в обыкновенные цветочные горшки, но и в самые невероятные сосуды, оказавшиеся некогда под рукой: в фарфоровые чашки, стеклянные цилиндры, толстостенные эксикаторы, напоминавшие по форме деревенские суповые миски, и даже в легкую пенопластовую упаковку из-под новых приборов.