– Итак, уважаемый суд, я прошу вас удовлетворить ходатайство о признании не заслуживающим доверия доказательства – протокола опознания гражданина Евсеева по следующим основаниям, а именно: вместе с Михаилом Евсеевым предстали еще два статиста: некто по фамилии Иванов и гражданин Кипятков. Как мне удалось выяснить, Иванов – не кто иной, как многократно судимый за конокрадство цыган тридцати семи лет от роду, а гражданин Кипятков – письмоводитель в полицейском участке. Понятно, что среди черного как смоль Иванова и полицейского служащего очевидица Грядкина выбрала Евсеева, одетого в этот же самый арестантский халат. Но это далеко не все. Свидетельница, как следует из протокола, поставила внизу свой росчерк. Но на самом деле эта женщина неграмотная и расписываться не умеет. Знаете ли, я не поленился и навестил ее участкового пристава, надзирающего за своевременным сбором торговых податей в этом районе. Так вот он и показал мне ее подпись – простой и незамысловатый крестик. Фактически этот документ является чистой воды фальсификацией. А посему я ходатайствую о признании протокола опознания не заслуживающим доверия документом и, стало быть, негодным доказательством, – промакивая платком выступивший на лбу пот, закончил Эльдерман.
– Прошу вас, господин обвинитель, высказать свои соображения на этот счет, – обратился к прокурору судья.
– Ваша честь, я считаю доводы присяжного поверенного надуманными и необоснованными. Следственное действие проводилось в точном соответствии с установленными правилами. Все представленные для опознания лица имели одинаковую одежду и похожий внешний вид. Я не вижу оснований для удовлетворения заявленного ходатайства.
– Ну, хорошо. А как вы можете объяснить подпись в документе от имени свидетельницы, если, как говорит господин адвокат, она не умеет расписываться? – допытывался судья.
– Ваша честь, я не присутствовал при отборе ее подписи, – сухо ответил прокурор.
– Ну, а каково же будет ваше мнение, господа присяжные поверенные? – Гриневицкий пристально смотрел на адвокатов Евсеева и Воротынцевой.
– Мы полностью согласны с мнением коллеги, – пристыженно опустив глаза, ответили щеголевато одетые молодые люди.
– Ходатайство о признании протокола допроса гражданина Евсеева не годным (сентября месяца, числа десятого, сего года) удовлетворено в полном объеме, – стукнув деревянным молотком, судья огласил постановление. – Попрошу секретаря пригласить присяжных заседателей для продолжения слушаний. – Барышня в строгом черно-белом одеянии, сильно похожая на классную гимназическую даму, быстро поднялась с места и прошла к совещательной.
Судебные баталии продолжались еще три дня, и лишь в пятницу следствие было окончено. Заслушав прокурора и адвокатов, публика с нетерпением ждала, когда подсудимые получат право на последнее слово.
Первым выступал Расстегаев. Приподнявшись со скамьи, надворный советник суетливо оглянулся по сторонам и, глядя куда-то блуждающим взглядом, проронил:
– Простите великодушно. У меня и награды имеются: медаль «За усердие» и Станислав III степени – всего год назад как вручен. Я ведь столбовой дворянин. Роду нашему больше пяти веков… А меня вот бес попутал. Вы уж, господа, не обессудьте… – Его руки судорожно тряслись, сдавленный голос нервно дрожал, и, не сумев больше вымолвить ни слова, он тяжело опустился на скамью.
– Госпожа Воротынцева, будете ли вы говорить? – задал обязательный вопрос председательствующий.
Девушка ответила лишь отрицательным покачиванием головы и презрительно-надменной усмешкой в сторону судьи.
– Подсудимый Евсеев?
– Господь рассудит. – Михаил встал на колени и, возвысив руки к воображаемому небу, разразился громкой и продолжительной молитвой: – Тебе, Господи, единому Благому и Непамятозлобному, исповедую грехи моя; Тебе припадаю, вопия недостойный: согреших, Господи, согреших, и несмь достоин воззрети на высоту небесную от множества неправд моих. Но, Господи мой, Господи, даруй ми слезы умиления, единый Блаже и Милостивый, яко да ими Тя умолю, очиститися прежде конца от всякого греха: страшно бо и грозно место имам проити, тело разлучився, и множество мя мрачное и безчеловечное демонов срящет, и никтоже в помощь спутствуяй, или избавляй…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Достаточно, подсудимый, – грубо оборвал кающегося грешника председательствующий.
Гриневицкий зачитал короткое резюме в отношении подсудимых, после чего присяжные заседатели удалились в совещательную комнату. Наступило томительное долгое ожидание. Но прошло не более пятнадцати минут, как раздался звонок.
– Суд идет… Прошу встать! – послышался возглас судебного пристава. Старшина присяжных заседателей зачитал вынесенный вердикт.
Михаила Николаевича Евсеева, мещанина по происхождению, признать виновным. Полину Ивановну Воротынцеву, дворянского происхождения, признать виновной. Дворянина Расстегаева Константина Виленовича признать виновным, но заслуживающим снисхождения…
…Резолюцией окружного суда Михаил Николаевич Евсеев был приговорен к смертной казни через повешение.
Полина Ивановна Воротынцева приговорена к смертной казни через повешение.
Расстегаев Константин Виленович был приговорен к лишению всех особенных, лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ, а также осужден на семь лет каторжных работ. Опытный адвокат искренне ликовал, торжествуя победу, и поздравлял своего подзащитного, который почему-то совсем не радовался предстоящему каторжному будущему и тихо всхлипывал, по-детски вытирая грязным рукавом слезы, исподволь поглядывая на красивую жену. «Семь лет! Как пить дать не дождется! Изменит… Бросит… Сука», – проносилось в воспаленном мозгу убитого горем бывшего почтового начальника.
Корреспонденты всех трех местных газет на ходу дописывали в блокнотах последние слова зачитанных приговоров и торопились в редакции, чтобы успеть передать материал в утренние газеты, с кричащими заголовками сенсационных статей.
У самого здания окружного суда собралась малочисленная, человек восемь-десять, стайка молодых людей (преимущественно гимназистов старших классов), с растянутой выцветшей простыней, на которой корявыми черными буквами было выведено: «Позор царизму! Свободу героям революции». Когда осужденных выводили на улицу, молодежь начала забрасывать их цветами, а одна юная девушка исхитрилась и поцеловала Евсеева в щеку. И в этот момент Полине вдруг показалось, что Михаил на мгновенье очнулся от религиозного летаргического сна, и в его глазах промелькнуло хорошо знакомое пламя безудержной и дерзкой отваги. Но оно быстро угасло, превратившись в слабый, еле живой огонек, в конце концов совсем потухло в лишенном рассудка взгляде, отняв у нее слабую надежду на его прозрение.
Полина так и не заметила, что той юной и отчаянной девушкой была… Вероника Высотская.
II
Если у человека остается три или четыре недели жизни, он старается отодвинуть мысль о трагической развязке на неопределенное будущее. Но по вечерам сознание приговоренного неотвратимо фиксирует, что путь до могилы сократился еще на сутки. А ведь было время, когда тюрьма и смерть представлялись ему чем-то далеким и не имеющим к нему никакого отношения. Да и с ним ли это было?
Два с половиной шага в ширину и четыре в длину. По внутреннему полицейскому циркуляру, на каждого заключенного в России отводится одна кубическая сажень тюремного пространства, или четыре с половиной квадратных метра в европейском метрическом исчислении. Но через некоторое время и эта невеликая площадь сузится до размеров могилы. Или нет? «А если за гранью жизни – новая жизнь? Или вообще бессмертие? А может, там другое состояние? А что, если душа, вырвавшись наконец из тесной клетки человеческого тела, обретает иную форму?» – так или почти так мыслит каждый обреченный на смерть узник. Но если об этом думать постоянно, то можно сойти с ума… А чтобы этого не произошло, арестанты пытаются каким-то образом отвлекаться. Кому-то это удается, а кому-то нет. Одни считают кирпичи в стенной кладке, другие – птиц, пролетающих мимо зарешеченного окна, третьи принимаются бегать по камере, размышляя днем и ночью, как совершить побег, а иные читают жития святых, поют псалмы и произносят молитвы, найдя смысл существования в покаянии. Но как только они заслышат о том, что кого-то помиловали или ожидается царский манифест, – сразу появляется надежда, тоненькая, как весенняя травинка, а вместе с нею и неуемная жажда жизни.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})