class="p1">Проблема здесь не в том, что представители Русской православной церкви в действительности опасаются угрозы, якобы исходящей от мусульман-неофитов. Вне зависимости от того, к каким богословско-правовым школам ислама принадлежат русские мусульмане, сам факт их существования опровергает педалируемый РПЦ тезис о том, что быть русским – значит быть православным. Если признать, что русские могут быть не только православными, но и мусульманами, буддистами и др., это будет означать сокращение потенциальной клиентской базы для РПЦ (включающей в себя, согласно доктрине «Русского мира»[764], все славянские народы России из бывших республик СССР) и уменьшение того символического капитала, который Московский патриархат умело использует в своих отношениях с государством.
То обстоятельство, что Таджуддин считает ЦДУМ этнической религиозной организацией, претендующей на то, чтобы «окормлять» только мусульман, да и то только часть из них – татар, – в полной мере соответствует интересам РПЦ. Как справедливо отмечал российский публицист из лагеря националистов К. А. Крылов, «практически все граждане РФ, за исключением „традиционных мусульман“, являются своего рода заложниками РПЦ, которая имеет на них не реальные, обоснованные действительным „членством“, а „символические“ права. Поэтому и „торг“ о цене и формах „выкупа“ РПЦ ведет не непосредственно с гражданами, а с государством, которое как бы представляет граждан именно как совокупность»[765].
Принцип «каждый сеет в своем огороде» выражается не только во взаимных обязательствах Московского патриархата и Духовного управления в Уфе не вести миссионерскую работу среди паствы друг друга. Он означает и невмешательство в политику РПЦ, если она не затрагивает непосредственно общины, входящие в состав ЦДУМ. Иными словами, РПЦ и ЦДУМ в 1990‐е гг. фактически поделили религиозный рынок страны. Покупатели сегментируются по этническому признаку: все русские автоматически попадают в категорию потребителей религиозного продукта, предоставляемого Московским патриархатом, а те, кто принадлежит к народам, традиционно исповедующим ислам, являются клиентами ЦДУМ.
В результате введение в школьную программу «Основ православной культуры» в какой-нибудь области России с преимущественно русским населением не вызывает возражений у ЦДУМ, даже если при этом могут игнорироваться права школьников-мусульман. Кроме того, следуя принципу «каждый сеет в своем огороде», ЦДУМ не вмешивается в религиозные дела других мусульманских народов (на Северном Кавказе и др.)[766]. Джентльменское соглашение о разделении сфер влияния между централизованными религиозными организациями мусульман характерно для института муфтията, базирующегося во многом на неписаных правилах, о чем неоднократно говорилось выше.
В марте 2003 г. Президиум ЦДУМ предложил переименовать эту религиозную организацию в Исламское духовное управление мусульман Святой Руси[767], а Таджуддина титуловать Великим муфтием Святой Руси[768]. Инициатива не была поддержана властями. Это предложение вновь прозвучало на следующий год из уст сподвижников Таджуддина – руководителей региональных муфтиятов в структуре ЦДУМ Ф. Салмана и М. Хузина[769].
На первый взгляд, этот ребрендинг выглядел как демонстрация лояльности Таджуддина и возглавляемого им ЦДУМ к Московскому патриархату. Однако не стоит недооценивать Верховного муфтия и рассматривать его поступки исключительно как иррациональные, как это делают некоторые мусульманские авторы[770]. Таджуддин – опытный стратег, и за попыткой сменить вывеску скрывалось нечто большее, чем просто желание продемонстрировать лояльность к РПЦ:
Идею новой трактовки православно-патриотического понятия «Святая Русь» Таджуддин обкатывал давно, выступая на различных межконфессиональных мероприятиях с участием высших иерархов РПЦ МП. Причем было совершенно непонятно, хочет ли он этим как-то особо угодить Патриарху (у которого, как благочестивый православный мирянин, муфтий при всякой встрече испрашивал благословения) и православному большинству населения России, или он стремится перетолковать термин «Святая Русь» в неприемлемом для православных смысле – в смысле, близком к пропагандируемой его оппонентами идее «русского ислама» (хотя последнее маловероятно)[771].
Язык, используемый Таджуддином в выступлениях, требует отдельного исследования. Возможно, он сознательно добивается эффекта за счет смешения исламского и православного социолектов. Так, например, комментируя свое заявление, которое было интерпретировано журналистами как объявление джихада США, Таджуддин сказал следующее:
Я не отказываюсь от своих слов, потому что письменная фетва об объявлении духовной священной войны против антихриста мира – США и их союзников – принята не только мной, но и всем советом муфтиев Центрального духовного управления мусульман Святой Руси. Возмутились этим решением только те, кто получает зарплату в «зеленых», остальные все поддержали…[772]
Как можно видеть из этого короткого отрывка, исламское понятие «фетва» соседствует со «священной войной против антихриста»[773] и старым сленговым словечком «зеленые» (то есть доллары США).
Использование конструкта «Святая Русь» Таджуддином не должно вводить в заблуждение. Сравним, что понимают под «Святой Русью» муфтий ЦДУМ и патриарх Кирилл. Для Таджуддина Святая Русь – это халифат, где мусульмане мирно сосуществуют с православными и другими верующими:
Каждый человек, к какой бы религии и вере он ни относился, даже если верить не верит, он наместник Бога на земле, должен выполнить свое предназначение. Когда мы вместе, это и есть халифат. У нас этот халифат называется Святая Русь[774].
Что понимает под Святой Русью патриарх Кирилл, он недвусмысленно сформулировал в интервью телеведущему Дмитрию Киселеву на канале «Россия-2» 21 ноября 2009 г.:
Я думаю, Русь – это не «где», а в первую очередь «что». Русь – это система ценностей, это цивилизационное понятие. Конечно, это цивилизационное понятие, которое имеет свое географическое измерение. Когда мы говорим «Святая Русь», мы имеем в виду совершенно конкретную идею: идею доминанты духовного над материальным, идею доминанты высокого нравственного идеала. Собственно говоря, в этой традиции и был воспитан народ на том огромном евразийском пространстве, которое сегодня географически составляет юрисдикцию Русской Православной Церкви[775].
Через некоторое время Кирилл обозначил географические рамки Святой Руси: «…очень важно, чтобы сегодня отношения между Россией, Украиной и Беларусью строились таким образом, чтобы в полной мере учитывалась наша единая историческая общность, наша сопричастность единой Святой Руси»[776].
Как справедливо отмечает российский политолог А. М. Верховский, перед нами классическая декларация этнокультурного национализма, в которой ключевым культурным признаком, определяющим нацию, служит причастность к РПЦ. Формальной принадлежности к церкви при этом не требуется, достаточно находиться под влиянием порожденной церковью культурной традиции. Неслучайно патриарх использует в вышеприведенной цитате не вполне определенное понятие «сопричастность»[777].
На первый взгляд принципиального противоречия между интерпретациями понятия «Святая Русь», данными Таджуддином и Кириллом, нет, оба религиозных деятеля говорят о духовности. Но использование слова «халифат», имеющего в российском обществе (особенно в среде православных верующих) негативные коннотации, в связке со Святой Русью делает последнее понятие карикатурным. Неслучайно антиклерикально настроенные авторы обвиняют РПЦ в том, что она хочет построить в России православный «халифат»