Читать интересную книгу За державу обидно - Александр Лебедь

До этого он проживал в маленьком финском домике на двоих с соседом, а в квартире, которую ему выделили и потребовали немедленно заселиться, не было ни электроэнергии, ни тепла, ни газа. Он пошел в домоуправление возмущаться: как же ему с маленькими детьми и парализованной матерью въезжать в такую квартиру? По планам начальника ЖЭУ, в половине домика осетина предполагалось разместить то ли какой-то склад, то ли каптерку, потому начальник был крут: сутки времени на выселение и никаких разговоров!

Осетин воспротивился и не съехал. Подрыва единоначалия начальник ЖЭУ не потерпел и для восстановления законности и правопорядка прибыл к домику осетина во главе войска, состоящего из живой силы — семи слесарей и боевой техники — крановой установки с металлическим шаром на тросу, весом примерно полтонны. Осетин, будучи мужчиной гордой кавказской крови, забаррикадировался в своем жалком жилище вместе с женой, детьми и бабкой.

— Осетин, выходи! — раздались угрожающие крики.

В ответ гордое молчание человека, готового умереть, но не сдаться.

Начальник ЖЭУ открыл боевые действия. Слесаря разломали забор, побили стекла, обрезали электроэнергию, отключили газ. Но действия это не возымело. Тогда подключили тяжелую артиллерию. С криками «Осетин, выходи!» пустили в дело установку с пятисоткилограммовой металлической бабою и нанесли ею удар по крыше дома. После третьего удара тяжелой артиллерии по дому сильно пораненный осколками стекла осетин осознал бесполезность сопротивления и сдался вместе с семейством на милость победителей. Но торжествующие победители милосердия не проявили: порядка для навешали ему по фонарю под каждый глаз и разбили нос. В отношении перепуганной семьи ограничились только словесными выпадами. Старательно перебили всю черепицу на крыше и под гром фанфар удалились.

— Живи теперь, скотина, если сможешь! Знай, кто тут начальник!

Финский домик такая конструкция, что, когда бьешь по несущей балке и один конец идет вниз, второй, естественно, идет вверх. Посему, громя «преступного» осетина, попутно молодчики из ЖЭУ разгромили и ни в чем не повинного соседа.

Одна опергруппа отправилась за председателем исполкома и замом по строительству, вторую я послал за начальником ЖЭУ. Джалилов, кем-то оповещенный, явился сам. Охал, ахал, негодовал, обещал разобраться. Первым доставили начальника ЖЭУ. Вид у него был скверный. Дело в том, что я уже имел сомнительное удовольствие с ним познакомиться при обстоятельствах весьма пикантных. Ко мне на прием пришел человек, который самым серьезным образом убеждал меня заставить начальника ЖЭУ взять взятку 25 рублей за оформление документов по обмену квартиры. Человек по-русски говорил плохо, от природы обладал повышенным темпераментом и плюс еще был взвинчен: «Понимаэш, товарыш камондыр, я ему говорю только два листочка, двадцат пят рублэй даю. Он мне гаварыт: У менэ чертожнык мэнще ста не бэрот. Я ему говорю — два листочка, двэ мынуты — двадцат пят рублэй. Он мнэ говорыт: «Пошол вон!» Товарыш командыр, пуст он возьмет двадцат пят рублей и оформыт докумэнты».

Тогда начальник ЖЭУ был доставлен вместе с секретаршей, печатью и бланками. Начальника усадили за стол, перед секретаршей поставили машинку, а мы с начальником штаба дивизии полковником Н. Н. Никифоровым демонстративно громко и шумно поспорили. Я утверждал, что на оформление документов с постановкой печати хватит двух минут, а Николай Николаевич был уверен, что никак не менее двух с половиной. Ударили по рукам. Время пошло. Начальник ЖЭУ был по-своему хорошо воспитанным человеком, в специфическом, естественно, смысле. По выражению его лица я понял, что мой выигрыш — дело его чести. И я действительно выиграл с результатом одна минута пятьдесят три секунды. После чего я его слегка пожурил, и мы расстались.

Теперь, с интервалом три или четыре дня, от второй встречи со мной он, естественно, ничего хорошего ждать не мог.

Вслед за начальником ЖЭУ подвезли первого заместителя председателя исполкома и зама по строительству. Председатель мудро затерялся где-то между домом и райисполкомом. Афиятдин Джалилович попытался взять бразды правления в свои руки: «Ну, я забираю их к себе, сейчас мы разберемся!»

— Нет, теперь уже я буду разбираться! — ответил я. — Всех троих в кабинет с городским телефоном. Под охрану. Выпустить, как только осетин и его обездоленный сосед продемонстрируют мне ордера на квартиры и доложат, что они ими довольны. А вам, Афиятдин Джалилович, спасибо за участие.

В течение первого часа в отведенном кабинете стоял сильный шум на чистом азербайджанском языке. Преобладали голоса двух замов. О чем шел крик, не знаю, ни один из моих солдат азербайджанскую мову «не розумил», но, надо думать, начальнику ЖЭУ крепко досталось. Через 18 часов явились счастливые осетин с соседом. Представили мне ордера, доложили, что получили квартиры в доме улучшенной планировки и даже уже въехали. Наговорили много теплых слов об очень душевных и вежливых работниках райисполкома. Я не стал их огорчать известием, что главные «душки и благодетели» сидят по соседству. Поздравил с новосельем и отпустил с миром.

Обстановка на площади Ленина и вокруг нее тем временем продолжала накаляться. Тревожное ожидание чего-то непоправимого, тягостного, угроза насилия зримо ощущались в атмосфере площади, и концентрация их все нарастала. Одновременно катастрофическими темпами надвигалась антисанитария на площади и вокруг нее. В ночь с 3-го на 4-е декабря было принято решение силами дивизии имени Дзержинского очистить площадь. Поскольку, как я уже упоминал, вверенный мне район прилегал к району 26 Бакинских комиссаров, на меня была возложена задача блокирования района прочески. Было приказано всех беспрепятственно выпускать, но никого не впускать. Операцию планировали какие-то «эмвэдэшные» чины, в подробности я не вникал. Тогда считал и сейчас считаю: не армейское это дело — заниматься внутренними беспорядками. Не потому, что здоровья не хватит, как раз наоборот, от его избытка. Но возложение полицейских функций на армию вообще, и на воздушно-десантные войска в частности есть величайшее унижение армии. Армия психологически не готова к такого рода деятельности, и если ее все же к ней понуждают, это приводит только к одному результату — дикой озлобленности и тяжелым и незаслуженным оскорблениям армии толпой.

Как там было по плану, не знаю, а события развивались следующим образом. Находящимся на блокированной площади людям неоднократно в течение часа предлагали оставить ее пределы с гарантией неприкосновенности личности и указывали маршруты и проходы. Плотные шеренги рослых, одетых в бронежилеты и каски, с щитами и дубинками дзержинцев подействовали отрезвляюще, и подавляющее большинство людей через указанные проходы покинули площадь. Большое значение, на мой взгляд, имело то обстоятельство, что за сутки до этого из суммы, собираемой на нужды народного фронта, какой-то «сокол» или «соколы» умудрились украсть полтора миллиона рублей. По тем временам это была сумма! Поиски воров ни к чему не привели, и толпа, по которой быстро расползся слух о таком колоссальном хищении, была морально сломлена. Осталось человек 800 самых непримиримых. Солдаты внутренних войск, позванивая дубинками о щиты, играючись прошлись по площади. Все оставшиеся были арестованы, никто там никого не убивал. Нескольким самым ретивым досталось дубинкой по тому месту, где спина теряет свое благородное название. Замысел состоял в том, чтобы посадить всех арестованных в автобусы, вывезти в ИТК, километров за 20 от города, и там со всеми предметно разобраться. Была подана большая колонна автобусов. Операция по очистке проводилась с трех до четырех утра. К 5 часам все были рассажены по автобусам, и колонна тронулась. Кто там за что отвечал, я не знаю, но пять автобусов поднялись от площади на три квартала вверх, ушли от установленного маршрута влево, проехали еще пару кварталов, остановились и радушно распахнули двери:

— Свободны, ребята!

Уже к семи часам утра город был оклеен листовками: «Солдаты на площади убили более ста человек! Отечество в опасности! Люди, вставайте!» И народ встал. С тротуара перед Насиминским райкомом полого уходящая вверх улица Ленина просматривалась кварталов на пять, и все это пространство, сколько хватало глаз, «от дома до дома», было забито взволнованными, негодующими, нервными людьми. На улицы вышел пролетариат Баку. В абсолютно подавляющем большинстве своем это были порядочные, честные люди. Негодование их было искренним. Только ему не предшествовало «убийство более ста человек». Необходимо вспомнить, что это был 1988 год. Это были первые беспорядки такого масштаба в стране. И солдаты, воспитанные в духе интернационализма, были добры и деликатны. Озверение подкатит потом. От деликатности не останется и следа, когда трупы этих «интернационалистов» будут пачками отправлять в российские, белорусские, украинские города и села.