Читать интересную книгу За державу обидно - Александр Лебедь

Когда кошку загоняют в угол, она становится тигром. Если государство не принимает меры и ставит своих граждан на грань физического выживания или умирания, отчаяния и нищеты, граждане начинают принимать меры сами. Пошли самопроизвольные захваты армянских квартир и домов. Если семья и проживала на месте, ей ставился ультиматум с самыми жесткими сроками: «Убраться через час, два, в лучшем случае через сутки». Нас выгнали из наших домов, с нашей земли — мы выгоним вас! «Око за око, зуб за зуб! Убирайтесь!» К слову, аналогичное отношение существовало в Армении к армянам, бежавшим из Азербайджана.

И опять насилие, насилие, насилие… При очередной вспышке самопроизвольного заселения я в поисках начальника милиции попал во дворик частного дома и стал невольным очевидцем следующей картины. Посредине дворика — еще не остывший труп мужчины лет тридцати. Голова развалена мощным ударом, здесь же валялся кусок витой арматуры длиной сантиметров 70 и толщиной 20–22 миллиметра, с остатками крови и волос. Во дворике начальник РОВД, полковник милиции, фамилию не помню, врач, майор, сержант.

Я зашел в момент, когда стоящий ко мне спиной полковник диктовал сержанту: «Причина смерти — инфаркт миокарда». Я взбеленился: «Это вы про кого такое пишете? Про этого?»

— Так точно!

— Какой тут, к чертовой матери, инфаркт миокарда!.. Вотарматура, его убили, и он мяукнуть не успел!

Невозмутимо глядя на меня черными без блеска глазами, полковник заявил: «Товарищ полковник, вы не понимаете. Его ударили, в результате удара образовался инфаркт, в результате инфаркта он умер. Вот и врач подтверждает».

Врач закивал.

Страстно захотелось взять автомат и одной доброй очередью положить и скотов-милиционеров, и «знающего» эскулапа. Я повернулся и вышел.

Если отбросить всю эмоциональную шелуху, то причина потрясающего свинства была на поверхности. Не привыкшие утруждать себя чрезмерной работой ребята-милиционеры, твердо знающие, что любому правонарушению и даже преступлению существует в природе денежный эквивалент, попали в пиковую ситуацию. Концентрация правонарушений и преступлений на квадратный километр в единицу времени возросла тысячекратно, подходы же и мерки остались прежние: процент раскрываемости, злой дух соцсоревнования, лучший милиционер района и города, лучшее районное отделение, честь мундира или отсутствие таковой, квартальная премия и ее размеры… Вот и лепили, как говорится, и с моря, и с Дона… Констатируй полковник насильственную смерть — уголовное дело возбуждать надо, следствие вести, убийцу искать. На таком криминогенном фоне его черта лысого найдешь, значит, процент раскрываемости упадет, значит, соцсоревнование проиграешь, а тут спасительница-старушка, благодетельница — естественная смерть! Через три дня отпоют этого цветущего мужика, которому, по его кавказскому долголетию, еще лет 60–70 жить бы!.. А через четыре дня забудут. Никакая сила в мире уже не докажет, что погиб человек на пороге собственного дома, защищая свою семью от зверского удара куском арматуры. Благодетельный, спасительный инфаркт. Очень жаль, и земля пухом, и точка.

Надо, пожалуй, остановиться на двух эпизодах того времени. Они, на мой взгляд, как нельзя лучше характеризуют атмосферу, царившую тогда в городе. Около 21 часа, в самом конце ноября, в Армянском хуторе погас свет. Армянский хутор представлял собой район компактного проживания армян. Размеры его, если привести к условной прямоугольной форме, километр на полтора. Но это к условной, а так — это нагромождение домов, домиков и откровенных хибар, пересекаемое в самых произвольных направлениях узкими и кривыми улочками с множеством тупиков, проходных тропинок. Населяли хутор самые разные люди, начиная от самых добропорядочных, кончая самыми криминогенными. Жил этот хутор, как осаженная крепость, экономили все и вся, никаких лишних движений, и вот прекращается вечером подача электроэнергии, в головах мгновенно аналогия: февраль, Сумгаит, тоже прекращение подачи электроэнергии, и через двадцать минут начало дикой резни. Хутор встал на дыбы! Мужчины с топорами, кольями, дробовиками, воющие какими-то нечеловеческими голосами женщины, зашедшиеся в диком, истерическом плаче дети. Солдат охранявшего хутор батальона буквально рвали на части. Каждому хотелось, чтобы танк стоял у него во дворе. Танками почему-то называли БМД, объяснять разницу было бесполезно. Главное, говорили они, башня, гусеницы, пушка есть — значит, маленький танк.

Каждый требовал, чтобы в его дворе было минимум два солдата, лучше отделение. Солдат спрашивали: «Научил ли тебя дяденька взводный стрелять? Сколько у тебя патронов?» Сколько бы ни было патронов, все равно говорили: «Мало!.. Бери еще…»

Напряжение и истерика стремительно нарастали. Я поднял по тревоге весь батальон, оцепил район, привел в готовность номер один все резервы и пошел к первому секретарю райкома Афиятдину Джалиловичу Джалилову. Афиятдин Джалилович мужчина был крупный и видный, с исключительно откормленной физиономией и дивным цветом кожи. В районе он был до определенного момента царь, бог и даже несколько выше, но в сложившейся обстановке как-то потух и съежился. Тем не менее многолетние привычки и традиции продолжали действовать. Все без исключения посетители, включая второго и третьего секретарей, входили к нему, за три метра до двери согнув спину в вежливом поклоне, примерно в 30 градусов. Неслышно открывая на себя первую дверь, ведущую в кабинет, деликатно постучав костяшкой согнутого пальца во вторую, и выходили тоже задом, принимая нормальное положение в какой-то одной им известной точке, метрах в трех от двери. Когда я спрашивал его, почему к нему, первому секретарю райкома, входят, как к султану, он пожимал плечами и объяснял, что так уж сложилось исторически.

Мне доставляло массу удовольствия входить к нему. Первую дверь я открывал шумно, без стука нажимал пальцем на ручку второй и открывал ее ногою. Здоровался с порога и проходил без приглашения, садился к столу. Его это дико злило, это было видно по его лицу, с которого при каждом моем приходе исчезал здоровый румянец, но он мне ничего не говорил. Я, по его понятиям, был не рядовой хам, но за моей спиной была сила!..

Я вошел, присел и начал: «Афиятдин Джалилович, в Армянском хуторе погас свет!.. Там дикая паника. Давайте будем меры принимать…»

В общем, я зашел к нему озабоченный одним — поскорее подать электроэнергию, прекратить этот вопиющий кошмар. Я рассматривал его как союзника в этом. Встречен же я был лучезарным взглядом и ответом, который поразил меня до глубины души.

— Александр Иванович! Ну что вы беспокоитесь, надо же экономить электроэнергию.

На меня мгновенно накатила волна дикой, но почему-то холодной злобы. Я достал пистолет, положил его перед собой. В руках я его удержать не мог, он почему-то жег пальцы.

— Ты летать умеешь? — проговорил я.

Он начал заикаясь: «Кы-кы-как?» — «Розы» на щеках его увяли.

— А вот так, если сейчас с балкона — вверх или вниз полетишь?..

Что-то в моей природноласковой физиономии и голосе было такое, что крылья носа и лоб Афиятдина Джалиловича мгновенно покрылись испариной. Сработало, очевидно, все вместе: «ты», пистолет, голос, выражение лица. В воздухе повисла тяжелая пауза…

— Так вот, если летать не умеешь, бери любые телефоны извони. Через час свет должен быть. Ни слова по-азербайджански. Первое предупреждение рукояткой по зубам, второго — не будет.

Как он звонил — это была симфония!.. Исключительно на русском языке в считанные минуты он отдал десятки указаний. Через 42 минуты подача электроэнергии была восстановлена, напряжение спало, люди медленно, но успокоились, разошлись по домам.

При желании везде и во всем можно найти смешную сторону. Здесь смешным было то (насколько я назавтра разобрался), что имела место рядовая авария на подстанции. И при любых других условиях обстановки она была-бы спокойно и без суеты исправлена, побурчали бы немного и тут же забыли. Но насилие, зримо и ощутимо висящее в воздухе, сыграло свою роль.

И второй эпизод, который произошел в это же время. Доложили, что прибыли мужчина и женщина, очень хотят видеть коменданта по срочному делу.

— Ну, давай их сюда, — приказал я.

Вошел среднего роста мужчина, со следами побоев на лице и перевязанной правой рукой, сопровождаемый горько плачущей женщиной;

— Садитесь, — сказал я. — Фамилия? Пришедший назвал.

— Вы же вроде не армянин?

— Да, я осетин.

— Так в чем же дело? Осетин вроде, по моим данным, нетрогают?

А суть дела состояла в том, что после почти 20-летнего стояния в очереди этому человеку выделили квартиру. Состав семьи: сам, жена, двое детей-погодков — трех и полутора лет и парализованная мать.

До этого он проживал в маленьком финском домике на двоих с соседом, а в квартире, которую ему выделили и потребовали немедленно заселиться, не было ни электроэнергии, ни тепла, ни газа. Он пошел в домоуправление возмущаться: как же ему с маленькими детьми и парализованной матерью въезжать в такую квартиру? По планам начальника ЖЭУ, в половине домика осетина предполагалось разместить то ли какой-то склад, то ли каптерку, потому начальник был крут: сутки времени на выселение и никаких разговоров!