Собравшиеся вскоре уселись на складные стулья, и слово взял седовласый поэт.
— На утреннем заседании комитета обсуждался вопрос о нашей первой постановке. Мнения разделились. Драма мисс Хаммертон… — он отвесил поклон в стороны дамочки в брюках, — удостоилась серьезного внимания, но, поскольку один из наших спонсоров не приемлет сцен классовой вражды, эту сильную пьесу пришлось отложить.
Тут Джозефина вздрогнула, потому что мисс Хаммертон громогласно и гневно выкрикнула: «Козлы!» — а потом застонала на разные голоса, будто изображая стоны многих, нахлобучила мятую серую шляпу и в негодовании удалилась.
— Элси переживает, — отметил председательствующий. — К сожалению, наш спонсор — вы, несомненно, догадались, о ком идет речь, — занял непримиримую позицию; ретроград до мозга костей. Итак, ваш комитет единодушно проголосовал за пьесу Джона Бойнтона Бейли «Расовый бунт».
Джозефина выдохнула свои поздравления. Во время оваций девушка с вороватыми глазами подвинулась со своим стулом поближе к Джозефине.
— В Лейк-Форесте живешь? — напористо спросила она.
— Только летом.
— Эмили Коль знаешь?
— Нет, не знаю.
— А я-то думала, ты в Лейк-Форесте живешь.
— Действительно, я живу в Лейк-Форесте, — ответила Джозефина, сохраняя любезность, — но Эмили Коль не знаю.
Успокоившись не более чем на минуту, незнакомка продолжила:
— Ты, похоже, в нашем деле ничего не смыслишь.
— Это у вас драмкружок, верно?
— Драмкружок! Господи прости! — вскричала девица. — Все слышали? Она считает, что у нас тут драмкружок, вроде школы мисс Пинкертон. — Ее заразительный смех вскоре умолк, и она объявила: — Это движение «Маленький театр». Как же Джон тебя загодя не просветил? — Она повернулась к драматургу. — Ну что? Роли распределил?
— Нет еще, — коротко ответил он, раздосадованный ее нападками на Джозефину.
— Не иначе как затребуешь из Нью-Йорка саму миссис Фиске[65], — не унималась девица. — Думай быстрее, мы все как на иголках. Кто будет играть?
— Одно могу сказать, Эвелин: ты — точно не будешь.
Ее бросило в краску от удивления и злости.
— Ого! Когда же ты это решил?
— Давно.
— Ого! А как же реплики, которые я тебе подсказала для Клары?
— Сегодня же вычеркну: их всего три. Лучше я откажусь от этой постановки, чем возьму тебя на роль Клары.
Вся труппа обратилась в слух.
— У меня и в мыслях не было… — начала девица дрогнувшим голосом. — Даже в мыслях не было…
Джозефина заметила, что Джон Бейли побледнел больше обычного. Губы сжались в твердую, холодную линию. Вдруг девица вскочила, выкрикнула: «Чертов идиот!» — и бросилась прочь из зала.
Второй нервический исход поверг присутствующих в некоторое уныние: сбор труппы рассыпался и был перенесен на следующий день.
— Давай пройдемся, — предложил Джон, когда они с Джозефиной вышли в изменившийся до неузнаваемости послеполуденный мир.
Жара спала; с озера Мичиган потянуло первым ветерком.
— Давай пройдемся, — повторил он. — Меня чуть не вывернуло, когда она стала тебя задирать.
— Неприятная особа, но сейчас мне ее немного жаль. Кто она такая?
— Газетчица, — туманно ответил он. — Послушай, а ты сама не хочешь сыграть в моей пьесе?
— Ой нет, не получится… Я уже репетирую водевиль в Лейк-Форесте.
— Светская чушь! — презрительно бросил он и принялся паясничать: — «Вот идут наши веселые-развеселые девушки-гольфистки. Наверное, они споют нам песенку». Если сделаешь выбор в пользу моей вещи, получишь главную роль.
— Почему ты решил, что я справлюсь?
— Да ладно тебе! С твоим-то голосом! Вот послушай. Героиня пьесы похожа на тебя. Расовый бунт устраивают два парня, черный и белый. Черному надоела его черная жена, и он влюбился в яркую блондинку, отчего сам терзается, понимаешь? А белый парень по молодости влип и оказался в такой же ситуации. Но когда они улаживают свои семейные пертурбации, расовый бунт сам собой сходит на нет, понимаешь?
— Оригинально, — похвалила Джозефина. — И кого же, по-твоему, я могла бы сыграть?
— Девушку, в которую влюблен женатый человек.
— Белую?
— Естественно. В этой пьесе нет и намека на мисцегенацию.
Джозефина решила, что дома непременно залезет в словарь.
— На эту роль претендовала та девушка?
— Да. — Помрачнев, он добавил: — Моя жена.
— Ох… Ты женат?
— По молодости влип, как тот парень в пьесе. В принципе, мне это не помешало: мы с самого начала не разделяли старомодные буржуазные предрассудки — жить в одной квартире и все такое. Она даже фамилию мою не взяла. И все равно мы с ней на ножах.
Когда первое потрясение прошло, Джозефину больше не удивляло, что он — женатый человек; пару лет назад только дотошность сельского мирового судьи помешала Джозефине стать миссис Тревис де Коппет.
— У каждого свой крест, — заметил он.
Они свернули на Лейк-Шор-драйв и миновали Блэкстон, где к окнам льнула тихая танцевальная музыка.
Зеркальные стекла автомобилей, стремившихся на природу или на северный пляж, не давали огненному закату упасть на мостовую, но город мог легко обойтись без них, и воображение Джозефины не спешило лететь вслед за автомобилями. Она рисовала себе электрические вентиляторы, омаров на льду в ресторанных витринах, жемчужные вывески, сверкающие и крутящиеся на фоне тусклого городского неба, жаркого и темного. А над всем этим властвовала невероятно странная, тягучая мистерия крыш и опустевших квартир, белых платьев на аллеях парка, звездных пальцев и лунных лиц и прохожих со странными прохожими, которые знали друг друга разве что по имени.
Джозефину охватила чувственная дрожь; ей стало ясно, что Джон Бейли заворожил ее куда сильнее, признавшись, что женат. Жизнь понемногу входила в колею, запретные и запертые двери распахивались, открывая заколдованные ходы. Не это ли влекло ее отца — авантюрная жилка, которая передалась и ей?
— Жаль, некуда нам пойти, чтобы побыть наедине, — сказал Джон Бейли, а потом вдруг добавил: — Эх, мне бы автомобиль!
«Мы и так наедине», — говорила про себя Джозефина. Она придумала подходящие декорации — летние городские улицы. Здесь они с ним оставались наедине до первого поцелуя; потом уединение чуть-чуть нарушится. Тогда наступит его время, а сейчас время принадлежало ей. Переплетение их рук притягивало Джозефину к его высокому боку.
Немного позже, в последнем ряду кинозала, где стрелки на желтом циферблате висевших в углу часов неумолимо подкрадывались к шести, она прижалась к его покатому плечу, и к ней склонилась прохладная, бледная щека.
— Обрекаю себя на муки, — шепнул он.
Джозефина видела, как в темноте его черные глаза углубились в раздумье, и постаралась разубедить его взглядом.
— Я к таким вещам отношусь серьезно, — продолжал он. — Но чем мы можем стать друг для друга?
Она не ответила. Вместо этого она позволила знакомому току, подъему, течению любви сомкнуться вокруг них и уверенным касанием руки лишила его отчужденной исключительности.
— Что подумает твоя жена, если я соглашусь на эту роль? — шепотом спросила Джозефина.
В этот самый миг на станции Лейк-Форест ее мать встречала припозднившегося мужа.
— В городе адская жара, — сообщил он. — Ну и денек!
— Ты с ней встретился?
— Конечно, и с первого взгляда понял, что повести ее на обед можно только в «Ла-Гранж». Не хотел рисковать остатками своей репутации.
— Вопрос решен?
— Да. За пожизненную ренту в размере трех сотен в месяц она согласилась оставить Уилла в покое и отказаться от его фамилии. Я уже телеграфировал на Гавайи твоему разборчивому братцу — пусть возвращается домой.
— Бедняга Уилл, — вздохнула миссис Перри.
III
Через три дня Джозефина, коротавшая прохладный вечер на веранде, обратилась к отцу:
— Папа, ты не хочешь поддержать театральную постановку?
— Мне такое даже в голову не приходило. Вот написать пьесу действительно хотел. А что, водевиль Дженни Макрэй терпит бедствие?
Джозефина нетерпеливо щелкнула язычком:
— Я в этом водевиле участвовать не собираюсь. Речь о другом — есть возможность сделать доброе дело. У меня только один вопрос: какие у тебя будут условия?
— Условия?
— Против чего ты бы стал возражать?
— Ты даже не дала мне собраться с мыслями.
— Я считала, ты захочешь найти достойное применение своим деньгам.
— А что за пьеса? — Он сел рядом, и она незаметно отстранилась.