Потом она все же успокаивается. Поднимает к нему лицо, нисколько не стесняясь своей зареванности:
— Вот скажи мне… скажи мне, кто тебе мешал это сказать мне тогда?!
— Никто, — честно отвечает он. — Я сам. Я. Дурак. Тупой. Идиот. Тормоз. Болван.
— Прекрати! Прекрати ругать моего любимого мужчину!
— Любимый мужчина… это я?
— Ну а кто же еще? — сквозь еще непросохшие слезы усмехается Люба.
— Любава… — Ник накрывает своей рукой ее, лежащую у него на груди. — Я… я точно знаю, что недостоин тебя. У меня непростой характер — я тугодум, молчун и зануда. У меня тяжелая и не самая престижная работа, нет и в помине хрустального дворца для тебя — хотя я, конечно, буду стараться. Внешне я далеко не красавец и… В общем, ты могла бы найти себе кого-то и получше. Но уже поздно. Я тебя не отпущу. Никому не отдам и не отпущу, слышишь?!
— Не отпускай, — она привстает на носочки, утыкается ему губами в ухо и обнимает за шею. — Держи крепче и не отпускай. Пожалуйста, не отпускай…
— Не отпущу, — он обхватывает ее обеими руками. — Никогда не отпущу.
Они стоят так — вне времени. Только они двое, слушая дыхание, ощущая тепло друг друга. Сейчас им достаточно и этого. А потом…
— Ник, сколько сейчас?… — голос ее чуть хрипловат.
Он убирает одну руку из-за ее спины, поворачивает к себе запястье. Усмехается.
— Меньше минуты до Нового года. Что, пора?
— Пора, — кивает она.
И он целует ее в соленый от слез рот. И они снова, второй год подряд, встречают смену календаря вот так — целуясь. А потом, уже после, в наступившем Новом году они чистят и делят на дольки так и не выпущенную им из рук мандаринку. И кормят друг друга — то смеясь, то снова начиная целоваться сладкими от мандаринового сока губами. А потом Ник вдруг становится серьезным.
— Любава… Скажи мне — почему? Почему ты пришла тогда? Почему поцеловала? Зачем?
— Не знаю, — она тоже перестает улыбаться. — Если ты думаешь, что я… что я знаю ответ — ты ошибаешься. Я не планировала. Я ничего к тебе не чувствовала тогда — это правда, и не буду сочинять о мгновенно вспыхнувшей любви. — Она шмыгнула носом. — Просто… я не знаю… ты, наверное, будешь смеяться, но теперь мне кажется — будто в спину меня кто-то толкнул тогда. К тебе. А я не жалею. Даже в эти месяцы… когда я думала, что ты не… — она еще раз шмыгнула носом, — ты не любишь меня… я все равно ни о чем не жалела!
— Солнышко мое… — он снова прижал ее к себе. — Мне страшно становится… что этого могло не случиться. И жил бы я так до сих пор. И не знал бы, какая ты на самом деле…
— Какая?
— Фантастическая. Я никогда не смогу тебя это объяснить. И я просто нереально счастлив, что ты тогда, год назад… Я люблю тебя!
— И я тебя, — наверное, в сотый раз за эти немногие, но такие насыщенные минуты.
— Люба… а у нас там когда секс по расписанию? Через полчаса примерно?
Люба хихикнула. Вот за что она отдельно любит этого мужчину — так это за прямоту!
— Ага. Но я предлагаю не ждать так долго.
— Кто-то снова торопится…
— Мы оба, — она обнимает его за шею и прижимается крепко. — Давай, бери меня уже на руки и тащи в мою комнату. Дорогу помнишь?
— Помню. Погоди, воспитанный человек только ботинки и пальто скинет. И… Вот, теперь можно.
Подхватывает ее под попу, она привычно обнимает его ногами за талию. Если новогодний сценарий хорош, зачем от него отклоняться?
Руки не могут насытиться ею. Гладкая нежная кожа — пальцы и губы словно узнают ее заново. А Люба нетерпелива, ей мало прикосновений, и он не может ей противиться долго, не сегодня, слишком долго был без нее…
Падает в нее, тонет в ней — томительно-узкой, идеально-горячей. Задыхается ее стоном, лишается головы под ее пальцами на своей шее.
Плавится под ним, растворяется в нем, проникает под кожу и остается там. Наконец-то чувствует себе полной, заполненной, цельной. Потому что — с ним.
Год назад они были очень разговорчивы в постели. Сейчас за них говорят тела, одно на двоих дыхание, и лишь короткое хриплое «Люблю» — чье? Ее? Его? Неважно. Их.
— Знаешь… Я так часто мечтала об этом… Все это время, когда мы не… А ты?
— Да. Я тоже.
Люба лежит, прижавшись щекой к его груди. Прямо под ее ухом стучит его сердце — стучит еще быстро, рвано, постепенно замедляя свой ритм после того, что было только что.
А потом она приподнимается на локте. Его лицо слабо освещается разноцветными бликами гирлянды на окне.
— Ник, о чем ты сейчас подумал?
— А почему ты спрашиваешь?
— У тебя дыхание изменилось. И сердце… иначе стучать стало.
— Глупости.
— О чем подумал?!
— А… неважно.
— Коля!
— Хорошо, — он вздыхает. — Только ты не сердись, ладно?
— Ооо… Мое любимое. Началось. Говори.
Он прижал ее к себе.
— Люб, правда. Не сердись. И не обижайся. Но… Знаешь, я ведь был у тебя первым. И единственным. Какое-то время. Теперь… теперь это не так. Я не единственный у тебя.
— Тааак…
— Дослушай меня! Я знаю, что виноват сам! Когда… не ответил тебе на твое признание. Ты… — он еще раз вздохнул, — ты имела право… так поступить. Если считала, что ты мне безразлична. Если я… ну… в общем, я тебя не виню, правда. Просто это очень… больно. Я один виноват, что потерял это! Но легче мне от этого не становится. Люб, ты не виновата, но… ты спросила… Я ответил тебе. Честно. Мне плохо… очень плохо и очень больно от того, что я больше не единственный мужчина в твоей жизни. Я знаю, что это моя вина и… Я справлюсь с этим. Переживу. Обещаю. Но пока… пока вот так.
Какое-то время она молчит. На лице ее пляшут многоцветные отсветы от гирлянды. А потом произносит негромко:
— Знаешь… вот согласно всем законам педагогики — не надо бы тебе ничего говорить сейчас… Чтобы ты пострадал и помучился этак с полгодика — в отместку, так сказать. Но я ведь так не сделаю…
— Ты о чем? — спрашивает он совсем тихо.
— Да не было ничего. У меня с Марком. Кроме того поцелуя, который ты видел. И то противно было… до невозможности, — она передергивает плечами. — Марк явился без приглашения, весь вечер мне проходу не давал, на кухню за мной увязался, приставать начал. А потом я услышала шаги и… и поняла, что это ты. И так захотелось вдруг… сделать тебе больно. Очень больно. Прости. Прости. А с Марком больше и не было ничего — все на твоих глазах было, ничего, кроме этого. Так что ты по-прежнему единственный и неповторимый… Ой! Перестань. Прекрати! Ты мне шею сломаешь! Задушишь! Колька, остановись!