Читать интересную книгу 46 интервью с Пелевиным. 46 интервью с писателем, который никогда не дает интервью - Виктор Пелевин

— Вы понимаете, насколько обязателен будет для прочтения этот список — для тех, кто вас обожает? Я встречал ваших поклонников, которые боготворили тех людей, кто был с вами знаком или даже видели вас где-то случайно. Когда вы пишите, вам нужен такой обожающий читатель? Как моральная поддержка, как адресат, или еще в каком-то ином полезном качестве?

— Когда я пишу, я не думаю о читателе. Я думаю: «когда же этот п… с двадцать второго этажа перестанет сверлить стену?» Это когда я в Москве. Родина знает, как закалить своих сынов. А читатель, даже самый обожающий, ничем не может помочь писателю. Разве что за… этого п… с двадцать второго этажа. Правда, может сильно помочь красивая молодая читательница, это очень приветствуется. В остальном писатель абсолютно одинок в пространстве создаваемой книги, туда с собой нельзя взять родных и близких, или группу поддержки, точно так же, как на тот свет. Кстати, довольно точная аналогия. Новая книга — это как новое рождение. А когда дописываешь ее — это маленькая смерть. Потом мотаешься какое-то время в бардо, подыскивая новую инкарнацию, и все по новой.

— О, красивая молодая читательница — это прекрасно! Очень помогает. Как у Саши Соколова — читал им положенное и получал желаемое. Или получать для вас необязательно, довольно чистого восхищения — со стороны?

— Мне, если честно, не нравится работать писателем в свободное время. Я избегаю людей, которые воспринимают меня исключительно как писателя — общение с ними ничего не дает. Кроме того, как бы это сказать поскромнее, мне хочется верить, что я в состоянии вызвать интерес у женщины не только как автор. Но это, конечно, удобный повод для знакомства.

— Может ли вас сильно заинтересовать девушка с обложки или девушка из рекламы? И вообще — чем прекрасная девушка может вызвать ваш интерес — ну, кроме прекрасной внешности, конечно?

— Фотография всегда лжет, потому что она придает чему-то мимолетному, существующему долю секунды — такому, как поза, выражение лица, гримаска, — статус существующего вечно. Поэтому, наверно, в исламе запрещено изображать человеческие лица — это как бы посягательство на статус божества, которое находится вне времени. Когда глядишь на красивую девушку с обложки, видишь, строго говоря, то, чего никогда не было. Поэтому символично, что все эти фотографии так тесно связаны с рекламой, обещающей то, чего никогда не будет. Тем не менее, я верю в некоторую корреляцию между изображением и первообразом. Поэтому девушка с обложки может меня заинтересовать, если она высокого роста, стройная и коротко стрижена. Длинные волосы кажутся мне отрыжкой женского неравноправия — наследием времен, когда к женщине относились как к объекту сексуальной эксплуатации и детородной машине. То, что некоторые девушки утверждают, будто им нравится возиться с огромной копной волос, показывает, насколько глубоко в нашей культуре укоренено отношение к женщине как к сексуальной игрушке: оно въелось даже в самих жертв. Когда женщина скидывает с себя тысячелетние ржавые цепи, она начинает с того, что коротко стрижется. Нос, мне кажется, должен быть прямой, можно чуть курносый. Косметики минимум. На хард-диске должен быть какой-то культурный багаж, но это не главное. Главное — сам процессор, неопределимое качество души, которое делает человека интересным или нет вне зависимости от того, насколько хорошо он разбирается в гороховой этнике и музыкально-кинематографическом бизнесе. Бывают души, изящные и простые одновременно, они такие от рождения. Встретить такую девушку — это счастье. Кроме того, в женщине очень важна доброта. Злая женщина — это старая женщина, независимо от того, сколько ей лет.

— Глупый вопрос, конечно, но — вы такую встречали, с душой простой и изящной? Она звалась Татьяна?

— Да, я о ней очень много пишу в последнем романе.

— Вы писали о ней — и не боялись повлиять на ее судьбу? Попадая в пространство книги, живой человек может получить совершенно новое ускорение — а в какую сторону непонятно, ни нежностью, ни добрым умыслом автора не выбираемую. Или в эти глупости вы не верите, как в бабу с пустым ведром?

— Вы знаете, это непростая тема. На самом деле нельзя сказать, что живой человек попадает в пространство чужой книги, туда попадает только тень. Манипуляции с объектом способны повлиять на его тень, но манипуляции с тенью, насколько я знаю, не могут повлиять на того, кто эту тень отбрасывает. Кроме тех случаев, когда отбрасывающий тень сам подсознательно этого хочет — но тогда дело вовсе не в манипуляциях с тенью. Я не занимаюсь направленной на других людей магией. Я просто описываю ту конфигурацию энергий, которую вижу. Хотя, с другой стороны, я вижу ее не где-нибудь, а в своем уме. Эти энергии не имеют реального самосуществования, но то же можно сказать и обо всем феноменальном мире… В общем, это одна из тех тем, где противоположности смыкаются, а это означает, что мы имеем дело с чем-то неподвластным интеллектуальному анализу. В свое оправдание хочу заметить, что с Танечкой в книге все хорошо, единственное, что ее печалит в конце — это то, что ей не удалось уберечь ослика. А вот ослика спасти не сумел, каюсь. Но писатель не всегда властен над пространством текста — пушкинская Татьяна тоже не во всех случаях слушалась автора. Есть высшая логика развития событий. А что это за баба с пустым ведром?

— Я и сам хотел бы знать — что за баба. Когда приезжаю в свой родной город, она мне регулярно попадается. Поговорим о счастье? Возможно ли во взрослой жизни всерьез говорить об этом?

— Во взрослой жизни, конечно, возможно говорить о счастье. Но вот испытать его довольно сложно. Если понаблюдать за собой, станет ясно, что счастье в основном существует в качестве воспоминания — человек думает «вот тогда я был счастлив, хотя сам не понимал…» Или в качестве надежды на будущее: «я сделаю то-то и то-то, и стану счастлив…» Или предположения: «вот, наверно, на Рублевской Ривьере живут счастливые люди…» А как нечто непосредственно испытываемое оно почти исчезает. Или можно сказать так — изнутри «счастье» переживается как нечто вполне обыденное, с ощущением, что так должно быть всегда. Самое главное, не следует путать счастье с образом счастья, который постоянно встречается в рекламе гигиенических тампонов и личных достижений. Если разобраться, в рекламе демонстрируется не столько свойства продукта или товара, сколько образы абстрактного счастья. А затем реклама совершает маленькое жульничество — как бы обещает, что приобретение некоего предмета подарит человеку те самые чувства, репрезентацию которых он только что видел. Потом, когда ты покупаешь этот предмет, не остается ничего другого, как имитировать виденные по телевизору позы и улыбки. Симуляция счастья — такой же краеугольный камень тоталиберализма, как симуляция оргазма. Посмотрите на постоянно улыбающихся американцев — много ли среди них действительно счастливых людей? Это все равно, что спросить, какой процент проституток, делающих «О-оой» во время привокзального коитуса, действительно достигает оргазма. «Гэллап медиа» здесь не поможет. Дело в том, что это область, где само присутствие экспериментатора оказывает прямое влияние на результат эксперимента — любая проститутка, чтобы не чувствовать себя вконец опущенной дурой, скажет, что ей очень нравится происходящее. Как пел Леонард Коэн, «and when they ask you how youre doing, of course you say you cant complain» Обновленные русские в этом смысле отличаются от американцев только тем, что в целях самогипноза делают «О-оой» значительно громче, потому что вокруг холодно и пошло, но верить их стонам еще сложнее. Так что о счастье во взрослой жизни можно не только говорить, можно даже рубить вполне реальное бабло вокруг его симулякров. С другой стороны, в раннем детстве о счастье говорить нельзя, так как для таких разговоров еще недостаточно развит понятийный аппарат. Зато оно непосредственно переживается каждый день от заката до рассвета. Такое чувство, что все меняет половое созревание. Иногда мне кажется, что у человека по сравнению с насекомыми все обстоит с точностью до наоборот: у нас из бабочки получается волосатая гусеница. Набоков в юности, правда, писал что «мы гусеницы ангелов». Но мы видели его Гумбертиила… Вообще-то перед тем, как рассуждать на эту тему, надо было договориться о значении слова «счастье». А то ведь каждый человек может понимать под ним что-то свое. Если, например, почитать старые романы, этот иероглиф вылезает тогда, когда герой находит себе самочку и собирается запереться с ней на пару месяцев в поместье.

— Неужели заполучить, как в романах, самочку — хоть на час, хоть на любовь до гроба (и умереть в один миг) — это не счастье?

— Я же говорю, слово «счастье» — это бирка, которую можно повесить на что угодно. У Гагарина один вариант, у Чикатило другой. Если нравится вешать ее на любовь до гроба, тогда любовь до гроба и будет счастьем. Я даже рискну предположить, что человеку свойственно озадачиваться поисками счастья просто потому, что существует слово «счастье». Есть стрелка, которая указывает на что-то непонятное, и человек отправляется на его поиски, считая, что раз есть знак, должно быть и означаемое. Но так случается далеко не всегда — например, мирового эфира так и не открыли, и коммунизма не построили. Поэтому каждый определяется сам — что это такое, счастье. Лично для меня описанный вариант скорее попадает в категорию удовольствий — этимологически мы как раз в месте встречи слов «уд» и «воля».