Читать интересную книгу Призраки - Чак Паланик

Люди в своем большинстве убивать не умеют. Они даже курицу не забивали ни разу в жизни, не говоря уже про человека. Они даже не представляют, как это непросто.

Со своей стороны я обещаю дышать глубже.

В отчете из страховой компании сказано, что ее зовут Сара. Сара Брум, сорока девяти лет. Старший пекарь в коммерческой хлебопекарне, где проработала семнадцать лет. Она совершенно спокойно закидывала на плечо мешок с мукой, который весил, как десятилетний мальчик, распускала завязки и высыпала муку, по чуть-чуть, в тестомешалку. По ее собственным словам, в последний день на работе пол был еще влажным после вечерней уборки. И освещение было не очень хорошим. Она поскользнулась, мешок с мукой перевесил: она упала на спину и ударилась головой о стальной край стола, в результате чего потеряла память, а взамен обрела жуткие головные боли и общую слабость, которая сделала ее полностью недееспособной.

Компьютерная томография не показала вообще ничего. МР-интроскопия — ничего. Рентген — ничего. Но Сара Брум так и не вернулась на работу.

Сара Брум была замужем трижды. Детей нет. Ей выплачивают небольшое пособие, согласно закону о социальном обеспечении. Пособие по инвалидности, ежемесячно. Ей также положено 25 миллиграммов оксиконтина, для облегчения хронических болей в спине и руках, происходящих от черепно-мозговой травмы. Иногда она просит еще викодин или перкодан.

Меньше чем через три месяца после своего вынужденного увольнения, она переехала сюда, практически в чистое поле, в дом на отшибе, где нет соседей.

Прямо сейчас, в эту минуту, я сижу у нее в сарае и смотрю на свою правую ногу. Стопа вывернута пяткой вперед. Колено скорее всего сломано. Нервы и сухожилия с внутренней стороны перекрутились почти на 180 градусов. Все, что ниже колена, вообще онемело. Тут темно, я почти ничего не вижу, но пахнет коровьим дерьмом. Ощущение скользкого целлофана под задницей — это, наверное, мешки с компостом. Удобрение для сада. У стены стоят лопата, тяпка и грабли.

Бедная Сара Брум, прямо сейчас, в эту минуту, она рассматривает свои электрические инструменты. Ее тошнит при одной только мысли о том, чтобы зарезать меня пилой. Вместо опилок из-под крутящегося лезвия полетят алые брызги крови, ошметки мяса и кости. Ну, если хватит длины шнура. Она изучает этикетки на банках с краской, с ядохимикатами от жуков и личинок, с чистящими порошками и жидкостями. Ищет череп с костями. Зеленую хмурую рожу мистера

Ядовитого. Она звонит по телефону горячей линии местного центра контроля отравлений и интересуется, сколько взрослому человеку надо выпить горючей жидкости, чтобы отравиться до смерти. А когда ее спрашивают: «А вам это зачем?» — Сара тут же бросает трубку.

Откуда я это знаю… десять лет назад я развозил бочки с пивом по тавернам и барам. Это были крошечные заведения, и при них не было никакой погрузочно-разгрузочной зоны, так что мне приходилось становиться в двойную парковку. Или же останавливаться на «полосе самоубийц», между несколькими полосами интенсивного движения в обе стороны. Я выгружал бочки и таскал их на себе. Ящики с бутылочным пивом я загружал в ручную тележку и дожидался «разрывов» в потоке транспорта, чтобы перебежать через дорогу. Я никогда не укладывался в график, пока однажды, по чистой случайности, бочка не скатилась с тележки и не размазала меня по асфальту.

После этого я заимел собственный домик, не такой симпатичный, конечно, но все же. Ржавый автофургон Winnebago, который уже никуда не ездил, припаркованный у дощатого сортира в одно очко, на широкой площадке у гравиевой дороги сквозь лес. У меня был «форд пинто», старый драндулет с ручной коробкой передач — чтобы ездить в город. Пенсия по инвалидности и все свободное время на свете.

Теперь, до конца своих дней, мне надо было заботиться лишь об одном: чтобы машина была на ходу. Я ходил, постоянно накачанный викодином, так что даже простая прогулка по солнышку ощущалась не хуже сеанса массажа. Даже массажа с задрочкой.

Просто наблюдать за птицами у кормушки. За колибри. Рассыпать по земле арахис и смеяться под кайфом, глядя, как белки дерутся с бурундуками, — очень даже хорошая жизнь. Воплощение американской мечты жить без будильника. Без необходимости следить за временем и носить идиотскую сеточку для волос. Не жизнь, а мечта, когда можно просто сходить посрать, не спрашивая разрешения у какого-то там придурка-начальника.

Да, до сегодняшнего дня у Сары Брум не было никаких забот. Сиди и читай библиотечные книжки в мягких обложках. Наблюдай за колибри. Глотай свои маленькие беленькие колеса. Воплощение мечты о бессрочном отпуске, который, предположительно, никогда не закончится.

Но вот что погано: калека ты или нет, ты должен хотя бы изображать из себя калеку. Хромать или ходить с одеревенелой шеей, чтобы все видели, что ты не можешь ее повернуть. Даже при всех волшебных обезболивающих таблетках, это притворство заканчивается плачевно. Отражается на самочувствии. Если ты долгое время прикидываешься больным, ты заболеваешь по-настоящему. Ты исправно хромаешь, а потом у тебя начинает болеть колено. Уже взаправду. Ты целыми днями сидишь, не встаешь — и превращаешься в толстого рыхлого горбуна.

Американская мечта о блаженном безделье, все это быстро надоедает. И все-таки тебе платят деньги за то, что ты инвалид. Сидишь, тупо пялишься в телевизор. Лежишь в гамаке, наблюдаешь за чертовыми зверюшками. Если ты не работаешь, ты не спишь. Дни и ночи, ты всегда полусонный и полу бодрствующий, изнываешь от скуки.

Дневные телепередачи: всегда можно понять, кто их смотрит, по трем видам рекламы. Это либо клиники для алкоголиков и всякие «выведем из запоя». Либо юридические фирмы, которые прямо жаждут уладить дела по судебным искам, связанным с производственным травматизмом. Либо всякие заочные курсы с обучением «по почте», предлагающие получить диплом счетовода. Частного детектива. Или слесаря.

Если ты смотришь дневные телепередачи, вот твое новое место в жизни. Ты теперь алкоголик. Или инвалид. Или идиот. По прошествии двух-трех недель это безделье тебя достает.

Денег на путешествия нет, но копаться в земле — это не сто»? вообще ни гроша. Возиться с машиной. Сажать овощи на огороде.

И вот как-то ночью, когда уже совсем стемнело, слепни и комары вьются вокруг фонаря у меня на крыльце. Я в своем Winnebago, с кружкой горячего чая. Я уже принял викодин, и мне хорошо. Я отрываюсь от книги и наблюдаю за насекомыми за окном. И вот тогда раздается звук. Человеческий голос. Крик откуда-то из темноты, из леса.

Кто-то зовет на помощь. Пожалуйста. Помогите. Он упал и повредил спину. Упал с дерева, по его словам.

Посреди ночи, в лесу. Мужчина в коричневом костюме, горчично-желтом жилете и коричневых кожаных туфлях. Говорит, что он наблюдает за птицами. На шее висит бинокль. Этому учат на заочных курсах. Если вас заподозрят в чем-то нехорошем, говорите, что вы наблюдаете за птицами. Я предлагаю ему помочь донести портфель. Приобнимаю его за талию, и мы медленно ковыляем в три ноги обратно к свету на крыльце моего автофургончика.

Мы уже на подходе, и тут этот мужик видит мой дощатый сортир во дворе и спрашивает, можно ли туда заглянуть. А то ему надо сходить по большому. Я помогаю ему войти внутрь.

Как только дверь закрывается, и пряжка его ремня глухо стучит о деревянный пол, я открываю его портфель. И вижу там кучу каких-то бумаг. И видеокамеру. Боковая панель открывается, и внутри обнаруживается кассета. Я защелкиваю панель, и камера сама включается на воспроизведение. Крошечный экран зажигается.

И там, на экране, маленький человечек снимает заднее колесо с побитого старого «пинто».

Это я, меняю колеса на своей машине. Развинчиваю и завинчиваю гайки, снимаю и надеваю колеса.

И ничего больше. И никаких наблюдений за птицами. После пары секунд помех на экране опять появляюсь я, моя уменьшенная версия. Я, голый до пояса, поднимаю полный баллон с пропаном. Тащу его к Winnebago, чтобы поставить его на место пустого.

Если Сара хоть чем-то похожа на меня, прямо сейчас, в эту минуту, она достает хлебный нож из ящика кухонного стола. Если она принесет мне воды, подмешав к ней викодин, может быть, я отрублюсь. Прямо сейчас она рассматривает зазубренное лезвие ножа, поднеся его близко к глазам, так что глаза съезжаются к носу. Проверяет, насколько он острый. Разрезать цыпленка на порции — это проще простого. Перерезать кому-то горло — вряд ли это намного сложнее. Может быть, она накроет мне лицо старым ненужным полотенцем, и тогда у нее получится притвориться, что я — всего лишь буханка хлеба. Что она просто режет хлеб или мясной рулет, пока она не дойдет до вены, и вот тут, пока сердце качает кровь — кровь хлынет фонтаном. Прямо сейчас, в эту минуту, она убирает нож обратно в ящик.

Вполне может быть, что у нее есть электрический нож, который ей подарили на свадьбу, полжизни назад, и которым она никогда не пользовалась. Он так и лежит в подарочной коробке с подробной инструкцией, как разделать индейку… разрезать кусок ветчины… и баранью ногу.