игорном столе, на которое миссис Квик поставила все фишки.
– Полный отстой, – вздохнула Элис. – В результате я возненавидела фортепиано.
– Неудивительно, – отозвалась заинтригованная Рокси.
Бар постепенно заполнился местными. Элис, Рокси и Питтипэт заняли столик в углу и не обращали внимания на остальных посетителей.
– Но ты не могла признаться.
– Это бы ее убило. Вернее, чем рак. Я должна была продолжать заниматься музыкой.
– Только не стала, – сказала Рокси.
Кубик льда в стакане Элис уже растаял.
– Не стала.
Летом перед выпускным классом Элис с мамой поехали в колледж Итаки. Местная музыкальная школа – очередная ступень карьеры пианиста; после нее можно стать не просто учительницей музыки вроде миссис Пиджин или исполнительницей популярных мелодий в лобби круизных лайнеров, а выступать на профессиональной сцене. По словам Пенелопы, такая возможность выпадает раз в жизни.
Они отправились в Итаку, и за четыре часа в машине, слушая фортепианные произведения из экзаменационной программы и бесконечные удручающе вдохновляющие речи Пенелопы, Элис поняла, что больше всего на свете хочет оказаться где-нибудь в другом месте и заниматься чем-нибудь другим. Ей предстояло пройти прослушивание у руководителя фортепианного отделения профессора Степлза. Профессору Степлзу предстояло познакомиться с миссис Квик. Миссис Квик знала, что ее дочь поразит профессора. Элис знала, что мать смутит их обоих.
Как и ожидала Элис, Пенелопа вела себя кошмарно – говорила слишком много и громко, чересчур крепко жала профессору руку, до неприличия долго задерживалась в кабинете, не обращая внимания на невербальные знаки.
Как и ожидала Пенелопа, прослушивание прошло прекрасно. Первое, что сказал профессор Степлз, после того как пальцы Элис оторвались от клавиатуры, а нога от педали, было: «Вот это да». По пути домой она заново переживала это «вот это да», купалась в этом «вот это да», наслаждалась реваншем, который ей подарило это «вот это да». А Элис из последних сил старалась выбросить из головы мысль, зреющую уже несколько лет.
Если хочешь коренным образом изменить свою жизнь, и такая перемена причинит боль твоим близким, самое худшее, что можно сделать, – признаться в этом самому себе. Если хочешь причинить меньше боли – не открывай эту дверь, не заглядывай внутрь. По возвращении домой Элис с ужасом поняла, что больше не сможет скрывать: настало время бросить фортепиано.
– Ты немедленно об этом пожалеешь, – сказала Мередит.
– Я не хочу так жить. Жизнь – не только успех в какой-то одной области.
– Не понимаю.
– Не понимаешь или предпочитаешь не понимать, потому что чувствуешь то же самое, но боишься признаться?
Тогда Элис вся горела от ярости. По прошествии времени ей пришлось согласиться: подруга действительно ее не понимала.
Мередит обняла Элис, заверила, что всегда готова выслушать, хотя обе знали: она победила. Именно ее лицо будет красоваться на афишах. Элис заподозрила, что Мередит даже довольна таким исходом, и это подозрение не проходило, несмотря на то, что все последующие годы та хорошо относилась к Элис, писала ей электронные письма и приглашала поужинать всякий раз, как оказывалась в городе.
Каждую осень выпускной класс музыкальной школы устраивал концерт. На сайте школы до сих пор можно найти фотографии с того концерта, включая снимок внутренней части программки. (Фотографии обложки нет; к несчастью, уже после того как снимок был выложен на сайт, выяснилось, что изображение, призванное украсить обложку – абстрактный рисунок углем, сделанный рано созревшим старшеклассником и собственноручно отобранный руководителем отделения изобразительного искусства, – состоит из многократно размноженных мужских половых органов.)
Они уже пять минут как должны были отправиться на концерт – не лучший момент, чтобы разбивать сердце собственной матери, но так уж произошло. Едва Элис раскрыла рот, то уже не смогла остановиться.
Миссис Квик не сразу поняла, что сказала дочь, и продолжила надевать пальто.
– Что, прости?
– Я не готова заниматься этим всю жизнь, – повторила Элис. Она хотела добавить, что ненавидит фортепиано, однако сдержалась. Цель – порвать с музыкой, а не убивать пациента или случайных прохожих.
– Да неужели? – раздраженно проговорила миссис Квик. – Именно сейчас? Мы уже должны находиться в зале.
– Я давно пыталась тебе сказать.
– У тебя была масса возможностей.
– Знаю.
– Тем не менее я впервые об этом слышу. – Элис начала плакать. Внезапно ей захотелось к маме, но она понимала, что это невозможно, поэтому расплакалась еще сильнее. Пенелопа застонала. – Элис, садись в машину. Поговорим по дороге.
– Мама, я не хочу. Прошу тебя.
– Ты выступишь на концерте, Элис. Садись в машину.
– Мама, пожалуйста!
– Тебя взяли учиться в Итаку. Бесплатно! Если откажешься, будешь жалеть до конца своих… Нет. Нет! Ты не можешь так со мной поступить!
Элис вздрогнула, услышав это «со мной». Миссис Квик тут же пожалела о сказанном.
– Я никак с тобой не поступаю, мама. Просто решаю, как мне прожить свою…
– Ну конечно! Каждый хочет жить своей жизнью! У каждого есть своя жизнь, кроме меня!
– Дело не в тебе, мама!
– Еще как во мне! Ты хочешь бросить все, чего мы добились вместе! Ну и чем ты собираешься заниматься?
– Не знаю! Например, поступлю в университет. Хотела бы я знать, чего хочу от жизни, но не знаю! Я – не Мередит!
– Да уж, ты не Мередит. Потому что Мередит – не избалованная белоручка, которая считает, что ей все принесут на блюдечке. Она знает цену труду!
Важно понимать: Элис не была жестокой, однако в пылу спора, осознавая поражение, могла сорвать злобу, правда, всегда – всегда! – на неодушевленных объектах. В отношении живых существ она исповедовала принцип «Не причиняй вреда», однако если вы вещь, а Элис Квик расстроена – берегитесь. Она сама терпеть не могла это свое качество и не понимала, в чем кроются его корни, – вероятно, в генетике. (Так и есть. Однажды во время ссоры неизвестная сестра-близняшка София Хьяльмарссон оторвала у микроволновки дверцу.)
На сей раз Элис изо всей силы стукнула кулаком по роялю.
Они немедленно поехали в травмпункт. Рентген подтвердил подозрения врача: трещины на четвертой и пятой костях запястья. Элис наложили гипс. Чтобы добраться до дома, ей пришлось сесть на автобус. Пенелопа ушла, едва услышав диагноз.
Элис много месяцев пыталась понять, чего хотела добиться. Судя по всему, что-нибудь сломать – либо инструмент, либо руку, но на что из них она злилась больше, так и осталось неясным.
Следующей осенью Элис уехала в Бингемтонский университет, где за четыре года обзавелась подругами, прослушала подготовительный медицинский курс (нужно же было получить какую-то специализацию) и старалась не приближаться к роялям.
Ее мать пришла лишь на вручение дипломов; до этого она ни разу не приезжала в Бингемтон. Во время невыносимо длинной официальной части