Жаль, что Ромка уехал так быстро. Папа сказал, что ему позвонили по срочному делу, и он сразу умчал. Но я думаю, что ему просто не очень комфортно рядом с моим папой. Конечно, я понимаю Ромку.
— Папуль, ты уже три часа здесь торчишь! У тебя что — все дела перевелись или ты заделался моим личным телохранителем?
— Скажи спасибо, что это я с тобой здесь, а не ты со мной дома под замком, — папин голос звучит скорее устало, нежели грозно, и вместо «спасибо» я лишь закатываю глаза. — И чем я тебе помешал? Я уже литр этой вашей бурды выхлебал — похоже, суточную выручку сделал.
— Выручку? Да ты нам уже всех посетителей распугал! Они ко мне подойти боятся.
— Пусть штудируют этикет приветствия, — недовольно порыкивает папа, а я вздыхаю. Слышала бы его сейчас Василиса!
— Пап, ты же сам понимаешь, что необъективен…
А всего лишь один из гостей назвал меня зайкой, другой — малышкой. Знал бы папа, что мне давно уже следует выползти из-за стойки и протереть столики. Официантка у нас ведь только вечером работает, а днём, когда посетителей мало — всё на мне. Но я приклеилась к своему месту. А не дай бог, кто-нибудь решит ко мне руку протянуть!.. И где искать потом эту руку?.. Ох, боюсь, что я здесь ненадолго задержусь.
Папа уехал, когда ему на смену явился здоровяк Руслан и разместил свою монументальную фигуру за дальним столиком. Теперь тут и поздороваться будет не с кем.
Зато у меня появилась возможность предаться собственным мыслям, а вместе с мыслями пришло беспокойство. Ещё час назад я отправила Ромке сообщение, но он до сих пор не ответил. Почему? Может, не видел? Или он не любит писать сообщения… Как же мало я о нём знаю. А может, я ему уже надоела со своим «люблю»? Я и сейчас написала, что люблю его. Вот дура! И какого ответа я жду, если он ни разу вслух на мои признания не ответил? У мужчин ведь, наверное, всё по-другому… Знать бы ещё, как оно у них…
До прихода напарника я измучила себя тревожным ожиданием и самокопанием. И как только Павел занял место за стойкой, я уединилась с мобильником в подсобке и позвонила…
И ещё несколько раз позвонила… И ещё…
— Ева, мужчина просил латте! Что ты творишь? — нотки раздражения всё же прорвались в терпеливом Пашке. — Послушай, все мы не железные и ежедневно подвержены стрессам. Я, конечно, не знаю, что у тебя за трагедия, но давай представим на минуточку, что ты не кофе для посетителя делаешь, а операцию на сердце…
— Ну ты загнул!
Пашке со мной сегодня невыносимо, но у меня никак не выходит абстрагироваться от ноющей тревоги.
— Ничего я не гнул. Или, например, самолётом управляешь… А у тебя вдруг неприятности и полный раздрай в душе. И ты в какой-то момент или совершаешь фатальную ошибку, или вообще скажешь — а пошло оно всё! Ты сама не побоишься лететь с таким пилотом-истеричкой? И как думаешь, имеем мы право тащить свои проблемы на работу, где они способны придавить не только тебя, но и…
— Ой, хватит! — со злом рявкаю на напарника, хотя в глубине души понимаю, что он прав. Но понимаю очень глубоко, потому что всю эту правду затопило моё личное горе. Мне Ромка не отвечает! — Я, Паш, имею право! Понятно? Сделала не тот напиток — сама и выпила, и никаких проблем. А у пилотов существуют специальные тесты на стрессоустойчивость. И не надо мне тут котлеты мухами фаршировать.
После смены я нахожу десяток причин, чтобы задержаться на работе. Вдруг Ромка приедет? Целый час моей переработки стоит Пашке немало седых волос. А толку?
Подъезжая к дому я уже ощущаю себя тем самым истеричным пилотом. Потому что, заметь я сейчас Ромку — катапультируюсь к нему в ту же секунду и о пассажирах не вспомню. Кажется, Руслан об этом тоже знает и за всю дорогу не проронил ни слова. Чурбан бездушный.
С улыбкой до ушей на террасе меня встречает Котя. А я уже успела забыть, что она — член семьи. Надеюсь, ей предоставили собственную комнату? Котькино игривое настроение сейчас совсем не в тему. Но я всё же вымучиваю улыбку и приветствую подругу вполне бодренько. Я очень стараюсь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Ну что, Бабайка, тебя можно поздравить? — горланит она так громко, что на голос выползают Вася и Ангелина.
Ну вот — все куры в сборе. О, а вот и Гришенька! Похоже, все обитатели нашего поместья уже в курсе, что Ева где-то обронила свою девственность. И кого благодарить? Я перевожу на Котю растерявший дружелюбие взгляд.
— С чем ты меня собралась поздравлять?
— А что, не с чем? — Котя тушуется и быстро переводит тему. — Ну как там, на работе?
— Сказали, что не быть мне ни пилотом, ни кардиохирургом.
Я скользнула мимо кучки любопытных и скрылась в доме.
— Ева, постой, — за мной следом торопится Ангелина, и я неохотно поворачиваюсь. — Я хочу кое-что обсудить. Ты ведь помнишь, что у папы через три дня юбилей?
Это вот прямо сейчас надо обсудить?
— Рядом с тобой нам не грозит об этом забыть, — отвечаю слишком резко.
— Прости, я, наверное, не вовремя, — мягко отвечает Львовна и мне становится стыдно. Она-то при чём?
— Извини. Что ты хотела, Ангелина?
— Ты не знаешь, Диана на праздник приедет одна?
Что за вопрос? Откуда я могу об этом знать? Я даже думать забыла о её существовании!
— Кажется, она собиралась с двумя детьми, но лучше у папы спроси — он всё про все Дианины планы знает, — я разворачиваюсь и топаю к лестнице. Все от меня отвалите!
— Тимура сейчас нет, — долетает мне в спину.
— Что, до самого юбилея не будет? — не оглядываюсь.
— Ты очень злая, Ева.
Да! Злая, эгоистичная, глупая! И работница из меня паршивая! И очень, очень несчастная!..
От ужина я отказываюсь и прошу Васю оставить меня в покое. Прошу так тихо и ласково, что Василиса понимает мгновенно. Переживать теперь будет.
Ромкин телефон уже не в сети. Я не понимаю, как мне быть… Он ведь не мог забыть обо мне после всего… Я не умею просто сидеть и ждать! Мне нужна хоть какая-то определённость, иначе я сойду с ума.
— Баева, а ты чего злая такая приехала? — Котя бесцеремонно вторгается в мою комнату. — Колись, подруга, всю ночь не сомкнула ног? Не выспалась?
— Интересно, остался ли хоть один неосведомлённый зверь в нашем лесу?
— Да ладно, Евчик, я пошутила, — Котя садится рядом и обнимает меня. — Рассказывай быстро, я же вижу, что тебе хреново. Что, неужели всё так плохо было?
В Котькиных глазах тепло и раскаянье. И я рассказываю…
— Баева, ну ты даёшь! Тебе радоваться надо, а ты в трауре. Да мало ли… Может, он телефон потерял…
— А почему он не приехал тогда? — я смотрю на Котю, как на крёстную фею, и ответ у неё, конечно, есть:
— Работы полно, не успел. Срочный заказ! А телефон он мог даже в машине забыть. Или уснул крепко. Сама же говоришь, что всю ночь кувыркались. Устал парень! Это ты валялась, как счастливое бревно, а мужик трудился, не покладая… бревна.
Коте удалось даже немного развеселить меня, но… Мои страхи оказались намного тяжелее её доводов. Мне невыносимо находиться в четырёх стенах в полном неведении. Моё волнение настолько острое, что не хватает воздуха. Но его и на улице не хватает. А вдруг с Ромкой что-то случилось? Я просто не смогу ждать до завтра. Я поеду к нему сейчас.
59
На протяжении всего пути Гриша продолжал недовольно ворчать, что его первый рабочий день грозит стать и последним, и что женщины вечно вьют из него верёвки, а он отказать не умеет и всю жизнь из-за этого страдает.
— Да хорош уже ныть! — рявкнула Котя с заднего сиденья. — Гундишь тут, как расстроенный тромбон. Думать нам мешаешь.
Гриша как-то странно улыбнулся, покачал головой и затих ненадолго, а потом снова вздохнул.
— И всё же я должен был Тимуру Альбертовичу позвонить.
— Так, Гришко, ты чей водитель? Мой! Вот и веди, куда сказано! — приказала свирепая Котя, быстро освоившаяся в роли хозяйки. — А Бертычу мы сами обо всём доложим.