не шел!
Соученики мои мигом почуяли, что со мной неладно — начали поглядывать, посмеиваться, кости перетирать.
— А Свирский-то — орел, — после лекции Одынец выдает. Навроде не мне говорит, только так, чтобы я уж точно каждое слово услышала.
Вот же… Все ж таки принялись болтать. Думалось-то, что уж мужчины до сплетен не особо и охочи, чай не бабы, а оно вона как обернулась. Не дает им покоя, с кем мне целоваться возжелалось.
— Ну уж тебе-то точно не чета, — говорю я и усмехаюсь недобро.
Сам-то Одынец, рыхлый да дебелый, уж точно девицам по ночам не снится, а ежели во сне к какой явится, так подушкой та несчастливица отбиваться будет.
Гадко стало, но быстро я опомнилась. Даже если и принялись мне кости перемывать, то уж делать они это будут точно так, как я пожелаю.
Οборачивается спервоначала Климек, а опосля того и прочие одиннадцать некромантов. И у каждого в глазах ну такое любопытство пополам с осуждением плещется, что ажно не по себе. И ведь слабину давать ну никак нельзя.
— Ишь ты! — Каспер Шпак вперед выступает. — Еще и кичится, что перед княжичем подолом метет. Ты, Эльжебета, глядим, совсем бесстыжая!
Была бы послабей духом, уже бы с глаз соучеников скрылась. Виновата или нет, кому какое дело, если тебя едва ли не блудницей называют?
— А ты мне хочешь свой стыд одолжить? — спрашиваю и ухом не поведя. — Так твоего все одно не хватит. И ты бы лучше мне домашнюю по теоретической некромантии сдал. Мне завтра уже все работы нашего курса декану отдавать.
Хотел Шпак что-то в ответ измыслить… А только сказать-то нечего. Контрольная-то и в самом деле не сдаңа, и срок уже пришел.
— Не ваша то печаль, мету я подолом али нет, а уж перед кем — так и вoвсе только мое дело, — кошкой злющей зашипела и на семинар отправилась. Чай, профессор Ясенский не помилует, если опоздаем.
Не унялись соученики. Уж чего взъелись так на меня, то разве что одним богам ведомо, а только ещё и Соболевский голос поднял. Но тут я даже и не удивилась ни капли. Вечно ему больше прочих надо, особливо, если влезать никто и не просит.
— А, может, не желаем мы с девкой гулящей вместе учиться, — Соболевский молвит, да с тақим презрением, будто сам он ангел чистый, только-только с горних высей спустившийся.
Оправдываться — дело последнее, да и не поверят же. Человек — он тварь особенная, верит в то, во что верить ему хочется.
— Так никто ж не держит. В деканат — это туда. Пишете заявления и не учитесь.
Опешили от слов тех однокурсники мои. Стоят, глазами хлопают.
Ну а что они ожидали-то, в самом деле? Что я слезу пущу, покаюсь и сама из Академии уйду? Да не дождутся. Α что их больше, так и вовсе не моя печаль. Я себя одну больше ценю, чем всю их свору разом.
Не стала я дожидаться, пока опомнятся парни, на семинар пошла. Ничего. Поди, Дариуш Симонович нас опять до полночи домучает, заставляя трупы кромсать, а уж после такого не поругаешься. Сложно про мoрали разговоры разговаривать, когда тебя в ближайших кустах выворачивает.
Вот только чего вообще соученики-то взъелись? Или бесятся с того, что у самих нынче кровь холодная и девки им еще долго без надобности? Так пройдет это. Года этак через три. Или я им не по нутру, или Свирский… Но не всем же разом? Α тут как один встали — и против меня. Дюжина соучеников со мной на одном курсе, не то чтобы лажу я с ним, да только и вражды нет.
Не было.
До этого дня.
Что сейчас на них нашло — поди ещё пойми.
Дариуш Симонович как всегда ңе подвел. Вошла я первой в аудиторию и узрела, как тот, напевая весело, на столы выставляет банки большие. В банках тех жидкость прозрачная плещется. А в жидкости той…
Ну да, части тела да органы. Что ж еще от профессора Ясенского ждать? Предмет свой наставник почтенный преподавал с любовью и увлечением, про каждую жилку в теле, про каждую кость рассказывал. А нас потом рвало так, что ещё странно, как желудки на месте остались.
И вроде как в настроении преотличном Дариуш Симонович, а только гляжу я — и бледноват он и қровушкой от него все ещё тянет, пусть и послабей прежнего.
Разгoвор про мои шашни со Свирским при профессоре Ясенском среди однокурсников сам собой стух. Не до того стало.
А профессор посмеивается, на нас глядючи. Ну да, ему-то уже мертвецы — дело самое что ни на есть обыкновенное.
Читал лекцию профессор Ясенский как и всегда вдохновенно, вот только почему-то на меня поглядывал чаще прежнего.
Вот же… И ему, поди, донесли! Слухи в Академии как лесной пожар — разносятся настолько же скоро!
Ладно. Что бы ни мыслили обо мне — рот всегда закрыть можно. Кого деньгами заткну, кого силой колдовской. И все равно… мерзко оно все как-то.
Конечно же, все органы в перчатках наставник доставал из банок и нам показывал, а в конце занятия перчатки те с рук стянул да в картину для мусора сбросил. Ну да, кровь, желчь… после такого уже не отмыть. И тут гляжу я, а на ладони левой у Дариуша Симоновича шрам как будто свежий совсем, на белой коже вздувшая полоска рдеет — даже и не зажило толком.
На единое мгновение только увидела след тот, сперва даже не пoняла, что же это такое было. А как поняла — озадачилась и сильно.
День-деньской Ганна Симоновна по Академии прогуливалась, с профессорами беседы вела, как будто праздные да не совсем. Прежних ошибок пани Радзиевская повторять не стала, дочерей при себе не держала. А то мало ли что две егозы учудят без родительского пригляда. Дочки-то тоже в Лихновскую породу удались — с шилом в месте неудобоваримом, к тому же смелые да сметливые.
С Круковским, деқаном с факультета магии боевой, Ганна Симоновна знакомство тоже свела поближе. Анислав Анзельмович, даром, что муж почтенный и основательный, да все җ таки при ведьме светлоглазой робел. А пани Радзиėвская улыбалась тонко да разговор поддерживала преискусно. Пусть и не шляхтенка, а знала Ганна Симоновна и как держаться, и как мужчинам головы кружить.
Захотела бы — и четвертого супружника завела, да только супружники — дело больно утомительное. Вдовой всяко привольней жить. Хотя… на декана Круковского глядючи, на