Читать интересную книгу Страницы Миллбурнского клуба, 5 - Слава Бродский

Вскоре я потерял Васины следы. Говорят, что в Голливуде он стал своим человеком, разбогател, женился на Деми Мур, и теперь пламенно борется против изменения климата.

Юрий Окунев – ученый в области теоретической радиотехники. Окончил С.-Петербургский государствен­ный университет телекоммуникаций. С 1993 года работает в телекоммуникационной индустрии США. В 2007 году Институт инженеров электроники (IEEE) присудил ему награду имени Чарльза Гирша за «выдающийся вклад в теорию фазовой модуляции и разработку мобильных систем радиосвязи». Юрий Окунев опубликовал несколько книг и большое число очерков на русском и английском языках. Книга «Ось всемирной истории» в английском переводе получила награду USA Book News – “The National 2008 Best Book Awards”. Многочисленные очерки Юрия Окунева опубликованы в интернет-изданиях; его вебсайт: www.yuriokunev.com.

Загадка янтарных бусинок

Повесть посвящается

моей дочери Ирине.

Это дело, если судить о нем по газетам и телевидению, было отнюдь не самым сложным и запутанным в моей практике частного сыщика. Хотя бы потому, что оно завершилось полным и сравнительно быстрым раскрытием причин загадочного самоубийства профессора Берлекемпа. Однако в действительности все обстояло много сложнее, а информация, преднамеренно сброшенная в СМИ, не имела ничего общего с тем, что я раскопал на самом деле. Более того, если быть совсем откровенным, известная публике версия была сочинена мною совместно с вдовой профессора Алисой Берлекемп, в то время еще весьма интересной и вполне светской женщиной, а ныне – ревностной служительницей Бога в отдаленном монастыре на Среднем Западе. Истинная причина смерти профессора известна только мне и ей. Уже много лет наша фальсификация, основанная, впрочем, отнюдь не на корысти, тяготит меня. Дело в том, что открывшаяся нам с Алисой истина касается не только нас двоих – она чудовищна, фатальна и безысходна, и я не могу, да и, по-видимому, не имею права унести ее с собой. Я просто обязан раскрыть эту тайну, какой бы невероятной, фантастичной и даже, на первый взгляд, нелепой она ни представлялась...

* * *

Профессор Рэймонд Берлекемп убил себя выстрелом из личного пистолета примерно в шесть часов утра того рокового дня, в кабинете на втором этаже своего коттеджа в долине Пало-Альто в Калифорнии. Все это установила еще до меня нехитрая полицейская экспертиза. Она же вполне обоснованно отклонила какую-либо возможность насильственной смерти, ибо покойный оставил предсмертную записку, написанную, несомненно, им самим, без всякого принуждения. Из записки следовало, что единственным виновником смерти профессора является он сам. Рэймонд просил никого другого в этом не винить и не подозревать, а полный текст записки широко не разглашать.

Я узнал о самоубийстве известного не только в научных кругах профессора Берлекемпа из газет, в которых с присущей широковещательным средствам сенсационностью излагались «кровавые» подробности смерти «крупнейшего в мире ученого в области биологической кибернетики, стоявшего на пороге открытия тайн цивилизации, обаятельного и полного жизни 50-летнего мужчины, в недавнем прошлом – чемпиона Калифорнии по теннису». Признаться, в плане профессиональном меня это сообщение ничуть не заинтересовало, хотя к личности Рэймонда я, не будучи с ним знакомым, питал глубокое уважение и даже испытывал некое поклонение, как перед чем-то непонятным и мне лично недоступным. Тут же подумалось – вероятно, дело в какой-то банальной финансовой афере, в которую, как известно, подчас втягиваются талантливые ученые, испытывающие дефицит циничного прагматизма. Поэтому, когда президент Стэнфордского научного центра, в состав которого входила лаборатория Берлекемпа, вежливо, но настоятельно пригласил меня приехать для деловой беседы, я внутренне настроился отказаться от предложения расследовать самоубийство. Что таковое последует, я не сомневался, ибо для чего же еще президент всемирно известного калифорнийского научного центра приглашает к себе нью-йоркского сыщика на второй день после загадочной смерти своего знаменитого сотрудника.

Была середина августа. Я вылетел из Нью-Йорка в ужасающую влажную жару, но в Сан-Франциско было совсем не душно. Эти места между заливом и океаном в прекраснейшей прибрежной калифорнийской долине всегда были мне по душе. Много раз собирался я перебраться сюда навсегда, но мои безнадежно запутанные личные дела властно вынуждали оставаться в Новой Англии. Любуясь из окна лимузина своей несбыточной мечтой, я обдумывал предстоящую встречу. Судя по лимузину, присланному за мной в аэропорт вместе с иголочки одетым, вежливым и молчаливым шофером, похожим больше на брокера с Уолл-Стрит, меня собирались брать весьма круто. Это дело становится совсем неинтересным, – прикидывал я, – но ведь и отказаться будет нелегко...

* * *

Президент Дональд Граунхилл оказался довольно молодым человеком с быстрыми, но несуетливыми движениями уверенного в себе крупного научного менеджера. Аккуратно зачесанные назад густые каштановые волосы с едва заметной, но безукоризненно симметричной сединой на висках создавали впечатление всеобщего порядка. По его лицу и губам скользила легкая, ни к чему не обязывающая улыбка – признак доброжелательного покровительства по отношению к посетителю. Отличный руководитель, – подумал я, – но, вероятно, прохвост. Проговорив положенные комплименты, он предложил мне провести неофициальное расследование по делу профессора Берлекемпа.

– Зачем вам такое расследование, ведь установлено отсутствие криминальных действий с чьей-либо стороны? – спросил я.

–    Дело в том, – чуть помедлив, ответил президент, – что наш институт имеет безупречную репутацию. Безупречную во всех отношениях и во всем мире (в его голосе звучали патетические ноты). Смерть профессора Берлекемпа – это большой удар для нас. Многие, видите ли, полагают, что его самоубийство связано с неудачами в работе, с отношением к нему в институте. Мы не можем...

–    Вы не согласны с подобным мнением? – перебил я президента.

–    Конечно, нет! О какой неудаче может идти речь, если всего лишь год назад Берлекемп со своим помощником доктором Гусманом получил Нобелевскую премию за открытие клеточно-молекулярного механизма памяти... Скажу вам больше, – он встал и подошел к большому окну во всю стену кабинета с видом на долину Пало-Альто, – за несколько дней до смерти профессор, стоя у этого окна, сказал мне, что находится на пороге огромной важности открытия в области... Впрочем, профессор был человеком с непомерной фантазией, но говорить о его неудачах в науке просто смешно. А всевозможные предположения о работах института в «негуманных» сферах, равно как и о нравственной трагедии Берлекемпа-ученого, есть сплошной вымысел. Для него, – президент повысил голос, словно раздражаясь, – не было и не могло быть лучшего места работы, чем у нас...

– Вы хотите, – сказал я в полувопросительной форме, – чтобы мое расследование сняло с вашего института подозрения в причастности к самоубийству Берлекемпа.

– Да!

– Какова же ваша версия этого скорбного события?

– Я не хотел бы навязывать вам свою точку зрения, – ответил президент, ясно давая понять, что именно этого он хотел, – но глубоко убежден: в данном случае имела место семейная трагедия.

– Что вы имеете в виду? – спросил я, совсем теряя интерес к этому делу.

– Обычная история. Миссис Берлекемп – очень красивая и сравнительно молодая женщина. Она, вероятно, имела свои увлечения, о которых профессор, конечно, не подозревал. Нужно знать темперамент Берлекемпа, чтобы представить его реакцию, когда он что-либо, может быть, случайно узнал.

Я понял, что меня твердо и настойчиво ведут в определенном направлении, и начал сопротивляться:

 – У вас есть доказательства этой версии?

– Собирать доказательства – ваша задача, – отпарировал президент.

– Собирать доказательства, но не рыться в грязном белье, – сказал я, встал и приготовился отклонить сделанное мне предложение.

Но в этот момент, словно уберегая меня от опрометчивого поступка, мистер Граунхилл вынул из стола свою козырную карту. Это был сложенный вдвое листок бумаги с написанным от руки текстом.

– Вот письмо Берлекемпа... то предсмертное письмо. Не сочтете ли вы его доказательством моей версии?

Я взял в руки письмо – какое-то мрачно-торжественное предчувствие охватило меня, мне показалось, что я стою на пороге другого мира... Короткая записка потрясла меня, во-первых, своим загадочным содержанием, из которого следовало, что никакой ясности в этом деле нет и быть не может, и, во-вторых, необычностью словесных выражений. Это было похоже на трагический бред юродствующего фанатика, содержащий, тем не менее, скрытую, огромную интеллектуальную мощь... Вот полный текст записки, прочитав которую, я тотчас же понял, что не смогу уйти от этого дела: