— Что ни день пакостили, срывали труд селян, — сухо произнес комиссар, — а послушать вас — вы самый безобидный и несчастнейший в свете человек...
— Да, вы видите перед собой несчастную жертву чеботаревского застенка, — ударил себя в грудь атаман. — Не верите? Возьмите мой дневник, господа-товарищи!
— Что? — спросил Гребенюк, потрясая трофейной тетрадью перед лицом атамана, — осуждаете пана Петлюру? Разоблачаете изменников-атаманов, продававших Украину? Сами каетесь? Как же вам доверили атаманство? Что-то не вяжется: петлюровский резидент и «жертва чеботаревского застенка». Что? Страшно держать ответ?
— Я не из тех, кто, выслушав смертный приговор, пускается в пляс: «Ой, кума, не журись, туды-сюды повернись...» Я молод. У меня дети. Хочу жить... Почитайте дневник. Увидите, каков наш головной. За верную службу сдал меня в руки палачу...
С помощью самого Цебро мы осилили расплывшийся, написанный химическим карандашом текст дневника. Начинался он так: «Подволочиск. Будка стрелочника. 21 ноября 1920 года. Чернейший из всех черных дней. Не победа на Днепре, а разгром на Збруче. Не высокие курганы славы, а жалкие холмики казацких могил. Первая — под Крутами. Последняя — под Писаревкой. Могила всей нашей казацкой красы! Последняя ли она? Запишу, пока свежо в памяти.
После разгрома там, за Збручем, начался развал здесь — к западу от Збруча. Все открыто критиковали головного атамана. Даже писака Вовк-Сыроманец».
Когда разгорелся бой в Волочиске, адъютант ставки Цебро находился в вагоне Петлюры. Он был свидетелем такого разговора.
Французский полковник Льоле, опекавший раньше Петлюру, теперь наседал на головного:
— Ну шьто, первый зальп — и Украйн, гоп, поднялсь? Да, мусью, Пьет-Льюра, Украйн, поднялсь, только не с вами, а против вас, да, контр вас. Вольочиск — это ваш позор...
Петлюра ответил:
— У нас. Волочиск, а у вас Седан... Мы поторопились. Послушались пана Пилсудского.
Заговорил Вовк-Сыромалец. Армейский писака. Почему-то в цивильном:
— Беда — быть лакеем. Вдвойне беда — быть лакеем у лакея. Да, положение пикантное. Котовский и червонные казаки в Волочиске. Чего ждать от кандальника? Ворвется со своими головорезами в Подволочиск...
Тут размечтался Петлюра:
— Парочку бы мне Примаковых или Котовских. Сидел бы я не в этом несчастном Подволочиске, а в нашем златоглавом Киеве...
А Вовк-Сыроманец продолжал:
— У нас, пан головной, Котовский мог бы стать Удовиченкой, а у них Удовиченко — Котовским... Не герои создают среду... Среда создает героев. И еще скажу, мы занимались маскарадами, а большевики — душой мужика. Мы завели оселедцы Тараса Бульбы, нацепили гайдамаку черный и желтый шлык, а о том не подумали, что у него душа красная...
Головной положил руку на плечо газетяра:
— Народ, который не пытается завоевать свое право мечом, достоин доли раба...
А Вовк ему ответил:
— Лбом стенки не прошибешь... Меч мечом, а гибкость гибкостью. Надо было признать Ленина, Советы... сотрудничать с ними. Сотрудничать и потихоньку завоевывать народ, изнутри...
— Знакомая песенка, — возразил Петлюра. — Ею мне прожужжал уши Винниченко. Большевики могли спеться с Курносым Мефистофелем. У них еще могли найтись общие слова. Для Симона Петлюры у них есть лишь штыки и темницы чека. Упрятали бы меня за решетки. Да и вас, пан газетяр, хотя бы за вашу брошюрку «Симон Петлюра».
— Упрятали бы нас, но не наши идеи, — продолжал Вовк. — А может, я и уцелел бы. Покаялся бы за «Симона Петлюру».
— Ваше счастье, — зло сказал Петлюра, — что мы в Польше, а не у себя дома. Я бы вам устроил свидание с паном Чеботаревым.
— Понимаю, — усмехнулся газетчик, — ни одна держава не может обойтись без палача. Но кат Чеботарев — это не собеседник для мыслителя Вовка-Сыроманца...
А тут вошел сам Чеботарев.
— Пан головной атаман, — начал он, — полковник Стеценко не выполнил вашего приказа. Сдал Волочиск... Батько, докладываю: Стеценко трус и изменник. Благослови, батько...
Вовк заговорил первый:
— Высшая политика не признает сантиментов... Она знает один закон — закон джунглей. Трудно было убить первого — кошевого атамана Болбачана. А потом полетели головы верных сынов Украины... Да, я вас, Симон Васильевич, изучаю давно... ваши хуторские концепции еще кое-как годились для борьбы с Керенским. Но с Лениным может бороться лишь человек, мыслящий мировыми категориями... с иной архитектурой ума.
— Когда умолкают пушки, начинают гудеть злопыхатели и болтуны, — ответил Петлюра. — Забыли свою брошюрку? Кто же в ней писал обо мне — «найкращий син рiдного нашого краю»?.. Измена, настоящая государственная измена...
— Это козырной туз всех неудачливых правителей... Все-таки, Симон Васильевич, вам было бы лучше в сутане, нежели в жупане.
На путях загудел паровоз. Все встрепенулись. Но ждали напрасно. Паровоз легионеры Пилсудского пустили под свой эшелон. Тут Петлюра приказал Цебро:
— Летите к «Кармелюку». Пусть хлопцы держатся там час или два... пока нам дадут паровоз.... Послужите мне, пан сотник, еще разок... Помните восемнадцатый год? Ну, с богом, Богдан...
По пути к бронепоезду Цебро заскочил в будку стрелочника. Решил на свежую память записать все услышанное. И записал. Вышел из будки. Направился к мосту, а навстречу бегут рабочие, перешивавшие колею. И гайдамаки с бронепоезда... Кто с телом пулемета на плече... кто просто с узлами... Прощай «Кармелюк»! Что теперь скажет сотник Цебро пану головному?
* * *Состав из шести вагонов, в которых помещалась ставка и несколько министров из гражданского управления, уже стоял наготове. Цебро подумал: «Ну, все, слава богу, в порядке. Хоть и смазали пятки вояки с панцерныка, но опасность миновала: состав под паровозом, а паровоз под парами». Но не так думал пан Чеботарев. Цебро за поручни — а контрразведчик уже подсаживает его. И так не снимал руки с пояса, пока не привел в купе головного.
— Батько! — обратился он. — Вот такие повинны в катастрофе. Если ваших, батько, приказов не выполняют адъютанты ставки, то чего ждать от простых старшин? Имею точные сведения — у панцерныка и духа его не было. Где-то переховывался. Благослови, батько.
Цебро ждал с трепетом. Его жизнь и судьба зависели от одного звука, даже не звука, а взгляда или движения бровей пана головного. По сути, Чеботарев не врал. К «Кармелюку» Цебро не попал. И, ожидая расплаты, думал о своих заслугах: Дарница, Мотовиловка! А курьерство в дни гетманщины! А зимний поход! А тяжелые бои с большевистской конницей во время советско-польской войны! А отрубленное ухо! А железный крест!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});