Шестипалая с Алариком – пешком. Малефик вылакал всю баклагу воды, неловко утер короткую темную бородку, в которую сложилась его щетина.
– Как ты? – тихо спросила Чонса, вскакивая в телегу на ходу. – Хочешь есть?
– Нет. Пить… Хочу пить.
Он с рычанием сжал зубы, закрыл глаза. Мука проступила на его остром лице, когда он тягуче вздохнул. Положил ладонь девушки на свою плоскую грудь и пояснил:
– Тут… Жжет.
Чонса забеспокоилась. Сердце? Она знала, что, когда оно отказывает, у стариков тоже печет в груди, а потом удар – и нет. Девушка дернула его рубаху (кажется, это была одежда Нанны), приложила к солнечному сплетению ухо. Данте был так худ, что она видела его верхние ребра. Прикрывая глаза, малефика видела сгусток мышц и крови сквозь кости. Стучало ровно, пусть и быстрее привычного ритма.
– Ты устал, Дани. Отдохни. – Она мягко толкнула его в плечо, но тот засопротивлялся. Сидящая на месте возницы Нанна оглянулась, но Дани не хотел нападать, просто чуть сменил положение и теперь сидел, повесив голову.
– Я много сплю, – прошептал он. Чонса хмыкнула:
– Да, ты тот еще соня. Ничего. Скоро мы приедем в Нино, я поговорю с Феликсом и поедем за сыном. Хорошо?
– Хор-р-р… – Он закашлялся и завертел головой. – Нет. Нет. Нельзя…
– Что нельзя?
– Нам нельзя туда.
– Почему?
– Мне из-за этого… жжет.
Чонса не успела понять, в чем дело: в плохих предчувствиях или же в горьких чувствах, что испытывал малефик.
Шестипалая дернулась за секунду до крика.
Закричала Нанна:
– Берегись!
Закричал Данте:
– Они здесь!
И Аларик тоже – громко, бессвязно, в ужасе. Истерично заржали лошади.
Телега перевернулась от сильного толчка. Их с Данте бросило друг на друга, приложило какими-то кадками. С хрустом надломилось дерево, из откатившейся прочь корзины Нанны на землю высыпались разномастные кости. Больно. Чонса, шипя, зажала царапину на лбу, Данте куполом завис над ней, уперевшись руками и коленями, он хрипел, держа на своем хребте обломки досок. Сейчас больше походил на животное, чем на её Данте.
– Дани!
Её возглас перекрыл хищный грай существ. В последний раз Чонса видела химеру в пещерах под Йорфом, и рассудок успел сжиться с этим, отложить впечатление в ящик страшных воспоминаний, подлежащих забвению. Снова услышать этот шелест, щелканье, и самое главное – почувствовать мертвящую ауру этих тварей оказалось еще ужаснее, чем она помнила. Хлопали крылья. Высокий возглас одной из тварей походил на птичий крик, ответ на это – вопль росомахи в северной пустоши, от которого леденела кровь. Чонса осторожно, на спине, выползла из-под Данте, потянула его за руку:
– Давай, давай…
Её лицо заливала кровь, защипало глаз, в который попало. Пришлось тянуть сильно, Дани держал телегу на себе, как стропило – крышу. Стоило им выбраться, как та скрипнула и обрушилась под весом твари. На неё наползла своим мерзким змееподобным телом химера, и теперь сидела сверху, суча в воздухе лапками и раздувая гребень в шипении.
Чонса увидела, что небо над Девятью Холмами алеет сильнее обычного, над ними зависли тяжелые тучи, и полился дождь, и твари закружили, завивая облака в черно-бурые спирали. Казалось, небеса отяжелели, как примочка от крови. Чонса стояла обеззвученная и ослепленная, словно не могла осознать увиденное.
Такого Чонса никогда не видела. Так много ужасов случилось с ней, и на войне, и в обычной жизни: вот стрела с влажным звуком встретила лицо стоящей рядом подруги, вот спокойно люди говорили о насилии над ребенком, вот она сама передавала проклятого младенца затем, чтобы ему скрутили шею, но это…
Аларик уже достал ножи – смешное орудие против громадины, что высится над тобой, будто медведь над кроликом. Чонса не сдержала смешка, пятясь. Кажется, химеры удивились не меньше их, разглядывая странников скорее с интересом, и будто переговариваясь между собой на своем щелкающем наречии. Одна из них вытянула свою звериную шею вперед, тонкая кожица на костяных ноздрях шевелилась, принюхиваясь к малефикам. Почуяв интерес, Данте загородил Шестипалую ободранной спиной, разорвал этот гипноз, наваждение, внушение. Чонса уткнулась взглядом в его хребет, видный сквозь прорехи на рубашке.
Не смотреть. Не кричать. Медленно идти назад. Она тянула за собой своего Дани, обхватив его обеими руками, но тот уперся всеми костьми, и отчего-то тоже вытянулся навстречу, утробно и страшно зарычав на тварей.
Это Гвидо сделал с ним. Натаскал его на существ, как собаку на боях! Но здесь не было медика, готового подлатать малефика, только мечущиеся кони, перевернутая телега, Аларик, скованный страхом, Нанна, собирающая кости, и прячущаяся за мужской спиной Чонса.
– Чего застыть?! – зашипела Нанна. – Хватаете коней!
Легко сказать: путь им закрывали химеры, а кони в истерике бились, пытаясь сбить с себя оглобли копытами. Шорка скрипнула зубами так, что малефика расслышала это сквозь гром. Она подхватила свой мешок с костями и начала клацать ими, сотрясая горловину, и цыкать на химер, как фермерши подзывают курей.
– Сюда! Сюда, зверушки!
Безумие. Чистое безумие. Но химеры синхронно изогнули шеи, приподняли в дыхании костяные грудные клетки – и потянулись следом, завороженные, будто крысы игрой на дудочке того чудака из детской сказки. Кости Мира. Значит, они тоже чуют их? Размышлять над этим было некогда. Нанна шла в сторону леса, прочь, прочь, быстро переставляя босые ноги. Начался дождь. Чонса еще надолго запомнит эту невероятную сцену: хрупкая девушка с блеклой улыбкой на губах, что уводит за собой чудовищ прочь, на её плечах блестят молнии, капли ударяются о твердую кожу крыльев химер, как о натянутый парус.
Порыв ветра плеснул холодными каплями в лицо Чонсы, она опомнилась. Первая ринулась к коням, поднимая ладони, шепча тихое, успокаивающее «Подчинись», и лошади замерли, как вкопанные. Она оглянулась на своих спутников: смотрящий в никуда Аларик, повернувшийся вслед монстрам Данте, рычащий глухо и предупреждающе.
– Ну, – притопнула она ногой – ноль реакции, хлопнула в ладони, и Аларик сморгнул дождевую влагу с ресниц, а Данте дернулся, – по коням! Быстрее!
Чонса не была уверена, что это хорошая идея. Там, над Девятью Холмами, что недалеко от Нино, кружили химеры. Как знать, что с городом? От этих мыслей будто кинжал в кишках провернулся. Она вскочила на коня, дала ему шпор, не думая, скачут ли за ней. Феликс! Таверна! Всё, что она может узнать: к чёрту Тито! Её дитя! Её сын! В городе!
– Быстрее! – рычала она в шею коня, – подчинись!
По могучему телу лохматой лошади прошла дрожь. От ветра у Чонсы заслезились глаза. Галоп выбивал искры из базальта Апийской дороги, горело алым небо, молнии виднелись лиловыми всполохами, небо трещало,