подход к людям и прекрасное знание психологических трюков, а Андрон, смутившись, понял это как выпад в отношении его интрижки.
– Ты не волнуйся, она у нас больше не работает, я ее уволил…
Зоя, качнув головой, произнесла:
– Зря. Она же не виновата, что ты на нее глаз положил. Вряд ли дело было иначе. Так что верни ее обратно.
Муж принялся юлить, а Зоя прервала его излияния:
– Если она здесь не будет работать, то и я тоже. Ну так как?
На следующий день любовница мужа, правда, теперь уже бывшая, снова появилась в Центре и приветствовала Зою дежурной улыбкой.
Мужа Зоя не обманывала и не мариновала: решения она не приняла. Потому что любое решение, связанное с их личной жизнью, неминуемо влияло на их бизнес.
Точнее, его бизнес.
Ну, если быть уж совсем точной, ее.
Дроник же, надо отдать ему должное, пытался загладить вину любым способом, посыпал голову пеплом и вел себя образцово-показательно.
Но Зоя чувствовала, что, несмотря на ее любовь к нему, в их отношениях что-то неуловимо изменилось, как меняется запах, вроде бы знакомый, а потом обретающий новый, доселе не известный, компонент.
Олфакторный тренинг, несмотря на все, продолжался. Зоя теперь знакомилась с тонкими вариациями запаха, старательно каталогизируя свою библиотеку ароматов: так, гарь как от жженой резины свидетельствовала о наличии онкологии, гарью с примесью приторно-сладкого пахла онкология головного мозга, с примесью кислого – внутренних органов, с примесью йода – кожного покрова. Лимон с ноткой горечи был присущ хроническим заболеваниям сердца, с ноткой шоколада – ишемическим поражениям, с ноткой жгучего перца – поражению сосудов сердца, а с ноткой шампанского – его воспалительным заболеваниям. Запах мокрого картона был маркером эндокринных заболеваний: у болезней гипоталамо-гипофизарной системы – с примесью убежавшего молока, у заболеваний надпочечников – хвои, у заболеваний щитовидной железы – мяты.
А помимо этого, она узнала, какой запах у убийства. Дело было так.
Их отношения с Дроником, которого она называла так уже не иронично, а вполне себе обыденно и даже нежно, вроде бы наладились, но к прежней доверительности так и не вернулись. Муж это чувствовал и прикладывал усилия, чтобы вернуть то, что ушло, не исключено, окончательно.
Он усиленно заботился о Зое, устраивал ей романтические сюрпризы, делал внезапные подарки, водил в кино, на выставки, в театр.
Вот в одном из театров это и произошло. Той весной они посетили абсурдистскую постановку какого-то жутко молодого и жутко талантливого автора в небольшом экспериментальном театре, расположенном в полуподвале особняка на Покровке. И автор, и новый театр были последним писком сезона, и понимающая публика, к которой относили себя почти все, валом валила на представление.
Все было предельно скудно, даже сидеть зрителям приходилось на разномастных колченогих скрипящих стульях в большом холодном помещении, по кирпичным стенам которого пролегали водопроводные трубы.
Сцены не было, действие разворачивалось среди зрителей, и Зоя, хоть и читавшая каждую новинку Пелевина, быстро поняла, что все это новомодное искусство она, увы, не понимает.
– О, тень отца Гамлета, мой сексуальный мейстер, явись и утоли ты жажду моего лона! – взвывала пожилая, известная еще по советским комедиям актриса, в красном бюстгальтере и зеленом балахоне с нелепыми пандами мечась между зрителей, пытавшихся не скрипеть стульями: это, вероятно, тоже было частью театрального перформанса.
– Она что, призывает призрака, чтобы тот… ну ты сама понимаешь? – прошептал на ухо Зое муж, причем это было далеко не саркастическое замечание искушенного театроведа, а вполне обыденный вопрос сбитого с толку зрителя.
– Судя по красному бюстгальтеру, наверняка являющемуся частью магического ритуала, да, – ответила ему Зоя, муж ей улыбнулся, как умел только он, и она вдруг поняла: ну да, сволочь, но ведь любимая сволочь. И осознала, что не только сможет ему все простить, но уже простила.
И ради этого озарения стоило сходить на сие театральное действо в подвале!
Тут красный бюстгальтер, лопнув на спине, с эффектным музыкальным сопровождением был сброшен на пыльный пол, и появился отец Гамлета. Отчего-то, вероятно, с учетом гендерного равноправия, он был женского пола и предстал в наряде капризной тургеневской барышни.
– Отец я Гамлету, и мать ему я тоже, и брат, и внук, и дядя! Ведь мы одно единое с времен зачатья мира. И имя мне презвучное, и имя мне красивое, и имя мне Офелия! – провозгласила появившаяся под отдельные смешки публики молодая актриса.
И вот тут в лицо Зое, которая даже начала получать определенное удовольствие от представления, ударила волна аромата прелых ландышей.
Уже так хорошо знакомый ей запах смерти.
Но в этот раз он был опять несколько иным, таким, каким она его еще ни разу не слышала. Металлическая нотка, которая никогда раньше не чувствовалась, занозой засела в голове Зои.
Аромат смерти шел не от зрителей, и даже не от звезды старых комедий в красном бюстгальтере, точнее, в данный момент уже без оного.
А от появившегося призрака отца Гамлета женского пола.
Играла его набиравшая популярность молодая актриса, засветившаяся в недавно нашумевшем сериале. Завороженно наблюдая за ее и в самом деле, талантливой игрой, Зоя старалась дышать как можно поверхностнее – запах смерти, источаемый ею, был невыносим.
Она еле сумела дождаться окончания этого представления, когда невысокий, облаченный в клетчатую рубашку, абсолютно лысый и крайне бородатый молодой автор, в смешной черной шапочке с красным помпоном, шароварах и нелепых очках, появился перед публикой и снисходительно внимал громким аплодисментам.
Дроник, также усиленно бивший в ладоши, произнес:
– А все хлопают. Потому что это так гениально или потому что так ужасно?
Услышавший его замечание театрал рядом пробасил:
– А вы думаете, что в современном театре существует отличие?
Наконец, явно пресытившись современной культурой театрального андеграунда, муж взял Зою за руку и потянул ее на улицу.
– Так и не понял, почему бюстгальтер был красный и отчего он должен был, как в «Бриллиантовой руке», с треском на ней лопаться, – произнес он. – Но, думаю, красный, потому что не нашли оранжевого или розового.
– Вот видишь, ты уже размышляешь над содержанием пьесы и над тем, что хотел сказать нам автор, значит, это на тебя подействовало, – пробормотала Зоя, которая даже на улице чувствовала аромат прелых ландышей, который пер из подвала театра.
Муж, рассмеявшись, чмокнул ее, заявил, что неплохо бы сейчас отужинать, и стал рассуждать, куда им лучше поехать, в «Жетэм» или «Луи-Филипп». А Зоя, взирая на вытекающую из подвала солидную публику (менее солидная позволить себе билеты по ценам экспериментального театра вряд ли была в состоянии), все вдыхала струившийся поверх голов театралов запах прелых