– Я пришел за Анжелиной Хаммел.
Последовало молчание, потом дверь захлопнулась. Бренчание цепочек, выдвигаемых из затворов, приглушенное проклятие, и дверь снова открылась. В пространстве за нею теснились тени, воздух был спертым, почти непригодным для дыхания. Точками в темноте маленькие пурпурные огоньки мягко танцевали на уровне пола. Квартира напоминала полевой госпиталь во Франции году в 1916. В стенах зияли огромные дыры, словно после обстрела из тяжелых орудий. Одна комната вела к другой. И надо всем плавал бледный серый дым, как туман над траншеями с мертвыми и умирающими.
На низких кроватях, на древних кушетках, на голом полу проклятые были разбросаны в беспорядке, словно во сне. Некоторые шевелились в своем ступоре, некоторые лежали неподвижно, в то время как всюду вокруг них кольца дурманящего дыма перекатывались в медленном размеренном танце. Здесь, в святая святых своей веры, дракон извивал свое змеиное тело в виде благовония, теплого, насыщенного, утешающего.
Рубен закашлялся. Рядом с ним стояла старая чернокожая женщина, изогнутая и покореженная, как высохшее дерево. Она задвинула дверные засовы на место и, шаркая ногами и горбясь, обошла его, чтобы заглянуть ему в лицо. Зубы у нее все выпали, глаза полуослепли из-за катаракт, от волос остались несколько жидких прядей на голом черепе.
– Анжелина? Вы хотите увидеть Анжелину?
Рубен кивнул. Ее голос был хриплым и натянутым, но при этом обладал какой-то непостижимой красотой, словно это было все, что осталось от некогда до боли чарующей прелести.
Старуха пробормотала что-то невнятно, потом повернулась и пошла вперед, сделав ему знак следовать за ней. Рубен подчинился. Слева от него один тощий мужчина склонился над другим, осторожно делая ему укол в заднюю поверхность ноги, ища иглой еще не закупорившуюся вену. За ними сидела на корточках женщина с огромными глазами, ее рука рассеянно поглаживала шею и плечи мужчины, лежавшего неподвижно на грязном куске поролона.
Холодное сострадание мягко пробегало в дыму и леденящем воздухе. Любовь не целиком отсутствовала в аду. Не целиком отсутствовала, не целиком присутствовала. Ни один бог не предлагал спасение ее силой. Укол героина оставался уколом героина, с какой бы любовью его ни делали.
Анжелина лежала на спине, высоко согнув ноги и прижав их к груди, безжизненно глядя на паутину теней высоко на потолке. Ее лицо расслабилось и опустело, словно тонкое, неосязаемое лезвие отделило его от боли и воспоминаний. Никакой крови, никаких лоскутьев кожи, никаких швов: исключительно безупречная хирургия. Но надрез заживет, кожа ляжет назад и боль вернется, еще более свирепая, чем раньше.
– Что произошло?
Маленькая женщина непонимающе уставилась на него. Он наклонился. Дыхание Анжелины было неглубоким, но ровным. На полу рядом с ней лежал пустой шприц. Ее рукав был закатан выше локтя. Кто-то познакомил ее с радостями внутривенных инъекций. Или она уже немного играла в эту игру? «Интересно, кто позвонил мне, – подумал он. – Старушка не звонила». Что-то было не так, но он не мог даже гадать, что именно.
Его внимание привлек глухой звук, доносившийся из квартиры наверху. Не громкий, но и не совсем тихий, такой же изящный и изрезанный, как льдины, плывущие весной к морю по вздувшимся рекам, там бил барабан, его ритмы жестко и четко проникали сквозь отравленный воздух. Над их головами собирались боги. Не боги этого места, а старые боги, сильные, настойчивые, рассерженные сгущавшейся тьмой нового мира и нового века.
К хрупкому постукиванию крошечного барабана катаприсоединилось более медленное биение сгонда,пульсирующее и ритмичное, призывающее богов на танец. В неподвижном голом воздухе эти низкие гудящие звуки повисали над ними, тяжелые и плывущие, как снег.
Анжелина шевельнулась, словно бой барабанов разбудил что-то глубоко внутри нее. Ее губы задрожали, приоткрывшись, дыхание стало прерывистым.
– Африка... – прошептала она. Он наклонился, чтобы слышать ее. Ее голос обладал той невесомостью, которую он раньше слышал только у умирающих. – Африка идет... – произнесла она. И он огляделся вокруг себя, и почувствовал это в воздухе: плотное, осязаемое, вползающее сквозь столетия и через моря в истерзанную гавань пропитанной наркотиками комнаты.
Ее губы остановились, веки затрепетали и замерли. Рубен выпрямился.
– Я хочу забрать ее, – сказал он. – Вы поможете мне отнести ее вниз? Там у меня машина.
Старуха расплылась в ухмылке.
– Мы отнесем ее вместе, – сказала она. – Мы поедем в машине вместе.
Совместными усилиями им удалось вынести Анжелину через дверь на площадку. Спускаться с ней по лестнице будет труднее. Рубен перекинул ее руку себе через шею, а старуха взяла ее за ноги, держа их на весу. Натужно, ступенька за ступенькой, площадка за площадкой, они осторожно спускались вниз, пока не дошли до последней площадки. Рубен посмотрел вниз. Два человека поджидали его там у начала лестницы.
Он повернулся к старухе в смутной надежде, что она окажется в силах помочь ему. Но она уже исчезла, улепетнув наверх со всей прытью, на какую еще была способна. Он повернулся и снова посмотрел вниз. Они по-прежнему ждали.
35
Он почему-то не думал, что это приятели того жиголо, которому он сломал руку, явившиеся, чтобы отплатить ему той же монетой. Если судить по одежде, они вообще не были похожи на чьих-то приятелей. Он видел по их глазам, что они пришли с серьезными намерениями и что совершать ошибки не входит в их привычки. Теперь он понял, что казалось ему не так: вся эта затея с телефонным звонком была ловушкой, его подставили.
Он помог Анжелине спуститься по последнему пролету. Она всхлипнула один раз, бормоча обрывки слов на языке, который был ему совершенно незнаком. Он сказал ей, что все хорошо, что скоро они будут дома. Но дома у них не было, идти им было некуда и все было не хорошо.
Те двое подождали, пока он опустит свою ношу на пол. Один был белым, второй черным. Они невозмутимо стояли по обе стороны двери, как боги, охранявшие выход из подземного царства. Рубен чувствовал ребрами свой тридцать восьмой калибр – гнетущая тяжесть, вызывавшая ноющую боль.
Белый мужчина был в распахнутом кашемировом пальто темно-вишневого цвета. Его волосы были зачесаны назад и влажно блестели. На ногах он носил дорогие уличные ботинки, английские, начищенные до блеска. Он курил длинную сигарету, держа ее плотно сжатыми, неулыбающимися губами. Когда Рубен подошел ближе, он решительно сдавил ее указательным и большим пальцами, вынул изо рта и уронил на пол. Лента дыма веером развернулась из его губ и мгновение лежала, как прозрачная вуаль, на его длинном гладком лице. Он раздавил сигарету коротким поворотом носка ботинка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});