Гранжа, начальника штаба короля Неаполитанского. Я умираю. Спасите наших законных детей. Я из Неаполя, урожденная дома Чиккини».
Совсем близко раздался орудийный залп. Милорадович только и успел крикнуть гренадеру Павловского полка: «Возьми этих детей и неси как можно далее в поле, а то ненароком их тоже изрубят!»
Дети сидели на земле в голом зимнем поле. Жесткая снежная крошка вперемешку с водой сыпала с серого неприютного неба. На вид им было не больше двух лет. Гренадер вернулся еще раз и, не задерживаясь ни на минуту – сражение разгоралось все сильнее, за дорогой пылало и гремело, – бросил возле детей кожаную сумку с блестящими вензелями. Бежавшие мимо солдаты, увидев детей, приостановились. Один вскинул ружье: «На кой ляд мучиться щенятам!» Но два других дернули его одновременно. «Бог без тебя решит!» – рявкнул пожилой, и они исчезли.
Дрожащих от холода и голода детей подобрал крестьянин. Долго смотрел на мальчика, о чем-то думал, вздохнул и поднял с земли, оставив в темнеющем поле девочку. Но потом вдруг вернулся, взял ее под мышку, как сверток, и скрылся в придорожной разрушенной деревне.
Дети были одеты по-зимнему, но странно. Собравшийся посмотреть на них деревенский люд не мог прийти ни к какому заключению.
– Барыня таких привозила из другой страны, – сказала молодая соседка и сурово, по-мужицки отрезала: – Что ж, нашел, взял – сам и корми.
– Да только нечем, – сказал глухо голос у свечи.
Изба была курная, топилась по-черному. Когда затапливали печь, дым застилал всю избу. Дышать было нечем. Жена крестьянина выносила детей в сени. «Угорят!» – кричала она. Но дым постепенно уходил длинной серебряной лентой в отверстие с задвижкой, и воздух становился чище, чем в поле. Детей возвращали в тепло, стелили ряднину на пол, на ней они играли и засыпали. В углах шуршали тараканы. Но здесь, в курной избе, они, большие и черные, были безвредными и смирными, как зверьки. Злых, кусачих рыжих прусаков в избах, которые топились по-черному, никогда не было.
Однажды поздно вечером в избу кто-то стукнул. Негромко и осторожно – знал этот «кто-то», что весь деревенский народ настороже. Хозяин погасил лучину, выглянул в окно. Перед дверью стоял закутанный в полушубок, в шапке из собачьего меха и в валенках человек. Наряд был солидный – значит, свой, из русских.
– Чего огонь палишь? Твоя изба на краю стоит – за сто верст видно. Нагрянут нехристи… Или у вас тихо?
– Где теперь тихо? А ты кто такой?
– На службе у Лярского. Помещик из смоленских. Слыхал? Я его человек.
– Знаю. Проходи, грейся. Твое дело – не моего ума дело.
– А это что? – показал прибывший на детей, спавших на полу. Внимательно глянул на хозяина и хозяйку и повел глазами по избе: не сыто и не богато. Съежившись на ряднине, сопели дети. Глядя на них, приезжий сказал:
– Стары вы, прости, матушка, для такого добра.
– То-то. Да куда деть? В поле нашли. Бормочут что-то, да не понять. То ли от малости лет, то ли у них чужой разговор. Что делать дальше – ума не приложу. А она, – хозяин показал на жену и понизил голос, – уже сердцем к ним прибилась…
Человек от Лярского сидел недолго – торопился в казачий лагерь атамана Платова. Прощаясь, подошел именно к хозяйке:
– Ты, мать, здесь с детьми не управишься. Не под силу, гляжу. На обратном пути заеду и заберу детей. Не бери грех на душу. А в Смоленске найдем им место, живые ведь существа. Пристроим. И с едой там легче – французы не все сгребли…
Женщина жалко смотрела на говорившего. Потом молча заплакала.
– Сына убили, никого нам не оставил. Сироты мы старые, – вздохнул хозяин. – Заезжай, нам их не поднять.
– При них есть что-то?
– Да нет. Токма сумка с блестками – там бумажки какие-то.
…Дети долго жили в Смоленске в мещанской семье, состоявшей из одних женщин. Девочка к русскому языку имела способностей больше. Мальчик картавил и говорил немного в нос.
В один из дней судьба их снова поменялась – детей разлучили. Девочку отправили к предводителю города Белого Каленову, а мальчика – к генералу Цибульскому. О черной сумке забыли, а потом отвезли куда было ближе – сумка стала как бы приданым сына офицера штаба Неаполитанского короля полковника Ла Гранжа.
Милорадович едет к императору
Михаил Андреевич Милорадович ехал с докладом к царю Александру I.
Стояла сухая, звонкая осень – редкое явление для Петербурга. Это поднимало настроение, хотя Милорадович и без этого ощущал подъем духа. Здоровье, слава Богу, не подводило. И карьера складывалась – не пожелаешь лучшего.
Сам Михаил Андреевич чувствовал в себе разные и немалые дарования. Но вот необычность своей судьбы предугадать не смог.
Он стал одним из героев 1812 года наравне с Багратионом, Барклаем де Толли, Платовым. По словам Н. С. Лескова, «вместе с другими сподвижниками Кутузова, в том числе и Ермоловым, стал кумиром солдат и вполне народным героем. Быть может, потому декабристы и испугались его авторитета, оборвав его жизнь на глазах у солдат?»
Был он потомком выходцев из Герцеговины. Его прадед поднимал Россию вместе с Петром Великим, а отец служил Черниговским наместником. В гвардию Михаила записали в 7 лет. Он получил прекрасное образование: изучал французский и немецкий языки, геометрию, историю, архитектуру, юриспруденцию, военные науки – фортификацию, артиллерию и историю. Он четыре года учился в Кенигсбергском университете, два года в Геттингенском, и, чтобы усовершенствовать свои военные знания, отправился в Страсбург и Мец.
Милорадович участвовал в русско-шведской войне в 1788– 90 годах. А в 1798-м он уже генерал-майор и шеф мушкетерского Апшеронского полка. С этим полком он участвовал в Итальянском и Швейцарском походах. Человек храбрый и мужественный, в атаку он всегда шел впереди своего полка, обнаруживая необычайные находчивость, быстроту и храбрость. Эти отличные свойства своего военного дарования он развил в школе великого Суворова. Полководец оценил и полюбил Милорадовича и назначил его дежурным генералом, приблизив к себе.
В 1805 году продолжалось его знакомство с наполеоновским военным талантом: поход в Австрию, Аустерлиц.
Военные дороги привели его в генерал-губернаторское кресло Киева. Служба эта была краткосрочной, но одно из событий времен губернаторства принесло ему славу деятельного правителя и репутацию порядочного и доброго человека. Речь идет не только о том, что он создал максимально комфортные условия службы для своих подчиненных и атмосферу необыкновенной толерантности и доброжелательности в обществе, речь идет о трагедии, которая случилась в