стояла хоть глаз коли. Улицы окраины освещались плохо, и это дало ему повод взять Ирину под руку. Разумеется, он был и тактичен, и благоразумен, даже намеком, шуткой не дал Ирине понять, какое пламя пожирает его. Он умел вести беседу, Ирина и не заметила, как разговорилась, рассказала о своей работе в клинике.
Тему для своей кандидатской она выбрала еще в студенческом кружке. Есть такое тяжелое и редкое заболевание: миопатия. Придется еще долго работать, пока будет найдено радикальное средство от этого заболевания. Положить хотя бы кирпичик в эти исследования!
Пройти к отцу она не разрешила:
— Папа уже спит. Завтра я ему расскажу. Да вы и сам… вы ведь придете? Мы всегда ждем вас. — Помолчала и добавила: — Эгоистка я, да? Избаловали вы нас своей добротой. Со временем у вас, я знаю, туго.
Вернувшись к своему дому, поднялся к квартиру не сразу. Курил и курил на скамейке под тополями, спугнув молодую пару. Слегка потянуло ветром, и на асфальте перед скамейкой заплясали темные и светлые пятна от поредевшей уже тополиной листвы, подсвеченной фонарем.
«Своей добротой!» Ирине и в голову такое не может прийти. В ее глазах он всего лишь старый друг отца и такой же уже немолодой человек, как и Иннокентий. Зато он-то теперь знает, что с ним произошло. Теперь все ясно, определенно и… жестоко. Вот именно: жестоко! Как внезапная и тяжкая болезнь. Случалось с ним подобное и раньше, но только подобное. Даже первая любовь, когда он потерял голову от своей одноклассницы. Даже то, что было у него затем с продавщицей книжного магазина, уже взрослой женщиной, имевшей ребенка. Встреча с Софьей, почти лишившая его рассудка. Никого он не любил так, как Софью. И думал: это навсегда.
Иннокентий высмеет его. Софья… Жена сразу догадается, она знает его лучше его самого. Сыновья небось уже сами влюбляются в одноклассниц, назначают свидания.
Курил, смотрел на темные и светлые пятна, перемежающиеся на асфальте, их пляска становилась все быстрее. Окна в доме гасли одно за другим, а он продолжал сидеть, говоря себе разные горькие и насмешливые слова. И знал, что наступит день и он снова отправится к Тучину, чтобы увидеть Ирину, услышать ее голос. Она, может быть, даже выберет часок посидеть с ними в старом кожаном кресле, кутая плечи платком.
Утром жена сказала:
— Ты не мог бы не ходить сегодня к Иннокентию? Сейчас придет побельщица, нужно просушить и выбить ковры, передвинуть мебель. Короче, одна я не справлюсь.
Весь день покорно выполнял указания жены, таскал и выбивал ковры, матрацы, шубы, передвигал мебель, перетаскивал книги, а вечером все же собрался было к Тучину.
Жена спросила:
— Тебе не кажется, что уже поздно? Ирина говорила, что укладывает отца в девятом часу. И потом, как ты достанешь теперь костюм? Шкаф-то за пианино.
Побелить успели только спальню и комнату сыновей. Он сам же, освобождая к побелке столовую, заставил шкаф пианино. Вообще, все в квартире было перевернуто, ничего нельзя было ни найти, ни достать.
Жена была права, и все же в груди закипело. С трудом подавил раздражение и отправился на балкон курить. Сказал себе: так и надо. Смириться и не ходить. Отвыкнешь, и все пройдет.
С побелкой было покончено только на пятые сутки. Мебель расставлена, книги заняли места на своих полках, посуда — в шкафах и серванте. Все перемыто. Осталось только развесить шторы. Ходил по квартире молчаливый, ничем не выдавая своего состояния. И все же Софья Андреевна встревожилась:
— Ты устал? Приболел? Ну, теперь, слава богу, конец. Да, а про Иннокентия ты забыл?
Никого он не забыл: ни Тучина, ни его дочь. Зажал душу в кулак, решив таким путем справиться со свалившимся наваждением. Но стоило жене упомянуть про Тучина, от его смирения не осталось и следа, заторопился и, воодушевленный предстоящей встречей, неожиданно для себя, спросил:
— Тебе не кажется, что мне пора завести новый костюм?
Жена выпрямилась над ведром, над которым она отжимала тряпку, подтирая в коридоре. Из-под косынки выбилась белокурая прядь. Жена у него блондинка и не какая-нибудь там крашеная. Вот только располнела очень, хотя и не сидит ни минуты. Хозяйка, каких поискать. Невольно залюбовался ее разгоревшимся от работы лицом.
— Да ты что, отец? В прошлом году только справили. Да и на поездку сейчас сколько потратили. Ребятам новые костюмы, туфли. Еще им зимнюю обувь надо.
Жена была удивлена. Он никогда не затевал разговоров на эту тему. И на покупке вещей для него обычно настаивала она сама.
А у него вдруг прорвалось раздражение, которое он сдерживал так долго:
— Сколько же ребятам надо? Чуть ли не каждый месяц им покупаешь.
— Мальчишки, — озадаченно объяснила жена. — Да и большие они уже. За девушками, наверное, ухаживают, охота пофрантить. Нам уж для них теперь надо жить, сами обойдемся тем, что есть.
Не ответил ей. Не мог же он сказать, что на него самого неожиданно нашло упрямое мальчишеское желание «пофрантить», как выразилась жена.
Прежде чем повернуть к дому Тучина, зашел в магазин и купил дорогих конфет. Конечно, если бы было можно, купил бы не конфеты, а духи, самые лучшие, или что там еще, что нравится женщинам. Только ведь он не имел на это права. А так хотелось побаловать Ирину, увидеть радость в ее глазах. И чтобы радость эта была связана с ним, Гусевым.
Теперь уже не пытался бороться с собой. И, хотя дел в институте с каждым днем становилось все больше, бывал у Тучиных каждый вечер. А чтобы оправдать эти визиты в собственных глазах, принимался за любую работу. Ее в доме, да и в усадьбе не убывало: надвигалась зима. Ирина возвращалась домой под вечер и далеко не всегда принимала участие в их беседах с отцом. Зато выходила проводить его. Заговорившись, нередко удалялись от дома настолько далеко, что ему приходилось провожать Ирину потом обратно. Дни становились все короче, темнело рано. Она подшучивала над этими их взаимными провожаниями, но не обрывала их. Чувствовалось: тоскует по своей клинике, по оставленным товарищам и друзьям. От жалости или нежности к ней щемило в груди и, вернувшись домой, искал уединения, подолгу курил на балконе, говорил жене, что будет заниматься и просил постелить ему на ночь в столовой на диване.
В субботу старший преподаватель его кафедры Галина Шишкина отмечала день рождения. Всякие междусобойчики в стенах института ректором были запрещены, однако Галине удалось все уладить. Ректор почтил именинницу даже своим присутствием. И Галина не ударила