Читать интересную книгу Брачные узы - Давид Фогель

На Обереаугартенштрассе перед ними неожиданно вырос Френцль Гейдельбергер. Он широко осклабился им навстречу, по своему обыкновению, и преградил им путь.

— Хо-хо, какая неожиданная встреча! Я страшно рад! Вы ко мне носа не кажете, господин доктор! А высокочтимая фрау так и вообще ни разу не оказала нам чести! Нет, не могу упустить такую возможность! Нельзя от меня это требовать! Это значит обидеть нас, разве я не прав?! Вы тоже хороши, господин доктор! Я всегда говорю Густл: «Густл, — говорю, — что это приключилось между нами и господином доктором, что его больше не видно? Может, мы ему выказали недостаточно уважения? Или ты его чем-то обидела? Может, ты ему сделала что не так, что он больше и нос не кажет к нам на порог?» «Я? — говорит Густл. — Ничего не знаю! Господину доктору я не причинила никакого зла». И все же!

С того воскресенья в конце лета Гордвайль больше не появлялся у Гейдельбергеров. Воспоминание о давешнем происшествии между ним и Густл всплыло сейчас, вызвав тягостное чувство. Ему было немного стыдно перед Гейдельбергером и хотелось бы ускользнуть от него.

— Нет времени, любезнейший герр Гейдельбергер, — сказал Гордвайль и сразу пожалел об обращении «любезнейший», в котором словно была льстивость и попытка искупить какую-то вину. — Все заботы и волнения.

— Да у кого же есть время? Но было бы желание, я говорю, найдется и время, не правда ли, сударыня? Вот, например, сейчас, пока мы тут стоим и разговариваем, могли бы уже идти ко мне, если, конечно, у вас нет более важных планов! Вот только трамвай подойдет, и уже через десять минут будем у меня, можете мне поверить. Что, согласны?

Tea сказала:

— Сейчас уже поздно. Вот в другой раз — охотно. Но вы можете немного проводить нас. Мы идем в кафе, посидим там недолго.

— С удовольствием! Если вы, конечно, не передумаете!

Они двинулись с места, и Гейдельбергер продолжал говорить:

— Какой чудесный вечер! Настоящая весна! Днем ведь человек хуже животного. Всегда работа! У коровы и свиньи и то судьба лучше! Эти свой корм бесплатно получают, а человек должен вкалывать, как каторжный, чтобы заработать себе на жалкую корку хлеба. Нечестно получается, я всегда говорю. Не подумайте, я не большевик! Френцль Гейдельбергер не такой простофиля! Социал-демократ, если хотите, пожалуйста! «Соци» — да и еще раз да! Но большевик — нет! Этого нам не надо! Потому как что? Разве у большевиков не работают по восемь часов?! Так что же? Получается, что человек хуже скотины — и здесь, и в России, и в Америке — по всему миру! Никакой разницы!

Они поравнялись с пивной, и Гейдельбергер предложил им зайти внутрь. Потом, сказал, можно и в кафе отправиться. Tea согласилась, и они вошли.

— Сегодня, понятно, я угощаю, что будете пить? Хорошее карловицкое вино? Или, может, молодого вина?

Когда принесли вино, Гейдельбергер разлил его с нескрываемым удовольствием, и они чокнулись. Утирая рукой щетину усов после доброго глотка, он продолжил:

— Ну а вечер, смотрите, — совсем другое дело! Вечером ты снова чувствуешь себя человеком, не так ли? Вечером и ночью у каждого свое удовольствие. Кто за карты, кто по бабам, а кто и вообще в театр или за книгу — каждый на свой вкус. Не знаю, как вы проводите время, господин доктор и госпожа баронесса. (Откуда этот-то знает, что она баронесса, поразился Гордвайль.) Что до меня, то я вам одно скажу: карты — нет! Карты для меня — ничто! Для карт меня никогда нет дома! Тут вам придется поискать себе кого-нибудь другого.

— А графа «женщины»? — спросила Tea в шутку.

— Женщины — совсем другое дело! Тут уж я не скажу «нет!». Женщины — великая вещь! Но, я всегда говорю, нужно быть осторожным! Женщины всякие бывают! Если попалась тебе стерва, да простит мне баронесса это слово, — прощай душевный покой! Френцль Гейдельбергер знает что говорит. Я это отлично изучил. За ваше здоровье, сударыня и господин доктор! Неплохое винцо, а? Не было и не будет ничего лучше, чем немного вина, я не прав? Немного: пол-литра — литр, чтобы только развеяться.

— А дети у вас есть, господин Гейдельбергер?

— Нет, сударыня, до этого еще не дошло. Но за этим дело не станет. В доме должен быть сын! Иначе заскучает женщина. Да и Густл тоже хочет ребенка. Я-то могу себе позволить это удовольствие! Зарабатываю прилично, — продолжил он не без самодовольства. — Начальником цеха на машиностроительном заводе! Только ступенью ниже инженера Шмидта — это дело!

Гордвайлю вино сейчас было совсем ни к чему. Особенно же ему не хотелось давать пить Тее, из опасения, что это может повредить ребенку. Кроме того, без особой на то причины ему крайне трудно было сейчас выносить общество Гейдельбергера, да еще в компании с Теей. Все его существо напряглось в каком-то ожидании, сердце трепетало, словно в предчувствии чего-то неприятного и абсолютно неизбежного Ему хотелось немедленно уйти отсюда, и он то и дело пытался подвигнуть к этому Тею.

— Что за спешка, господа? — спросил Гейдельбергер. — Может, закажем еще что-нибудь? Если уж нам так редко выпадает встретиться. Густл часто о вас спрашивает, господин доктор! — добавил он с особой улыбкой, обращаясь к Гордвайлю. — Я бы сказал, она словно тоскует по вам. Работящая женщина, а?

Tea искоса насмешливо посмотрела на мужа, что немного смутило его. Он не произнес ни слова.

Гейдельбергер продолжал настаивать:

— Итак, когда же вы придете, господин доктор? Что мне сказать Густл? А вы, госпожа баронесса?

Они обещали как-нибудь зайти в свободное время и направились к выходу. Гейдельбергер все еще испытывал «жажду» и остался. Было уже пол-одиннадцатого, но они все-таки решили дойти до кафе.

— Что она за женщина, эта Густл? — спросила Tea невзначай, без особого интереса.

— Простая женщина, — ускользнул от ответа Гордвайль, которому эта тема была неприятна. — Много не скажешь.

— Но ты, как видно, пользуешься у нее успехом. Странно…

Гордвайль промолчал, а про себя подумал: «Какое обостренное, однако, у них восприятие! Сразу заметила!»

— Этот Гейдельбергер совсем не дурак, как кажется поначалу. Надо будет заняться им как-нибудь… Что ты скажешь, если мы как-нибудь устроим маленький обмен, а?

Гордвайль прикинулся, что ничего не понял.

— Это могло бы быть интересно…

«Что тут может быть интересного!» — хотел ответить Гордвайль. Но вовремя сдержался. Лучше ему помолчать и не разжигать ее прихоти открытым противодействием. Так она, может, и забудет с течением времени. Ему претила сама мысль о том, что у его жены будет связь еще и с Гейдельбергером. Этого ему особенно не хотелось… Да еще чтобы с его ведома и согласия!.. Остальные — все равно!.. Он их не знает, да и вообще толком ничего не знает… Но вот так, в открытую, «с разрешения властей» — это нет! Уж лучше, чтобы она занималась этим втихую, так, чтобы он не знал… Не даст он на это согласия, не сможет… Скорей бы уже прошли дни беременности! Когда будет ребенок, все изменится к лучшему, тогда ему сам черт будет не брат. Тогда он все что угодно вынесет с легкостью.

Прежнее хорошее настроение его не возвращалось. Прежняя постоянная грусть, ставшая, казалось, частью его существа, снова грызла сердце. Он больше не обращал внимания на вечер, свежей прохладой льнувший к лицу, не замечал трамваев, с гулким лязгом проносившихся в обе стороны по широкому Шоттенрингу. Может быть, было бы лучше, сказал он себе, отправиться на прогулку одному, как он и собирался поначалу.

В кафе они нашли Ульриха и Перчика, изнывающих от застарелой скуки. Они сидели не разговаривая, словно все, что можно, было уже обговорено между ними. Глядя на них, Гордвайль вспомнил чердак в родительском доме, куда поднимались, быть может, раз в год, и как его передергивало, когда он касался валявшейся там пыльной рухляди. «Утварь, отжившая свой век и вышедшая из употребления», — подумал Гордвайль. Все, что они могут сказать и сделать в жизни, ему было известно заранее, казалось, в них заключена квинтэссенция скуки. Нет, внезапных порывов от этих людей не дождешься! Уйти бы отсюда, подумал Гордвайль, или хоть сесть за другой стол! Но Tea направилась прямо к ним. Физиономии обоих осветились, словно спасение пришло к ним, когда не оставалось уже ни малейшей надежды на него. Они деловито и целеустремленно рванулись с места, чтобы приветствовать вошедших. Некоторое время обсуждали всякие пустяки, без участия Гордвайля. Затем Перчик рассказал байку из американской газеты, о том, как одна молодая и красивая женщина (оба эпитета он добавил от себя, чтобы усилить впечатление) потеряла в автомобильной аварии правое ухо и дала в этой газете объявление, что она готова заплатить пять тысяч долларов тому, кто пожертвует ей свое правое ухо… Длина уха должна быть пять с половиной сантиметров, ни больше и ни меньше. И он уже прочел в другом номере, добавил Перчик, предложение женщины из Веллингтона, обладательницы уха требуемого размера, но та готова уступить его не меньше чем за десять тысяч.