Читать интересную книгу Небеса нашей нежности - Анна Велозо

– Вы совершаете ошибку, – мрачно проворчал доктор.

Возможно, он уже подсчитывал в уме, сколько денег потеряет, если лишится такого богатого клиента.

– Вот видите. Этим тоже хорош дом. Там никто не станет разговаривать со мной, как с нашалившим ребенком. Знаете, дорогой доктор де Баррос, такое обращение не очень-то приятно.

– Я снимаю с себя всякую ответственность.

– Отлично! Настало время мне вновь взвалить на себя ответственность за собственную жизнь.

Врач неодобрительно покачал головой.

– Хорошо, приходите сюда каждый день в одиннадцать, будем работать с вами до двенадцати.

Добравшись домой на такси, Антонио обзвонил друзей и родственников, чтобы те не ехали зря в больницу, и за огромные чаевые послал портье в соседний ресторан за пристойным обедом. Тем временем он открыл бутылку вина, придвинул кресло к окну и, уставший, но счастливый, устроился поудобнее.

Антонио закурил, с наслаждением вдыхая дым.

Ах, как хорошо! Что может быть лучше, чем любоваться солнечными бликами на верхушке горы Сахарная Голова, пить хорошее вино и ждать вкусную еду, выпуская колечки дыма?

И вдруг эти колечки вызвали в Антонио какие-то смутные воспоминания. Какая-то размытая картинка вспыхнула в его голове: он с сигаретой в руке сидит за столиком в ресторане, перед ним бокалы, бутылка, ведерко со льдом, он курит, рядом с ним какие-то люди, но он не может разобрать их лиц, не знает, где он и что происходит. Антонио не понимал, хороший ли это знак. Может быть, к нему возвращается память? Но в чем смысл этого воспоминания, если там не было главного: людей? Антонио зажмурился, стараясь вспомнить что-то еще, понять, с кем, когда и куда он ходил пить вино. Ничего. Сколько усилий он ни прилагал – все тщетно. Только голова разболелась сильнее. Когда доброжелательный портье принес ему обед – говяжьи отбивные, черные бобы и рис, – Антонио показалось, что у него вот-вот лопнет череп.

Его затошнило от боли, а при виде обеда позывы к рвоте усилились.

– Спасибо, сеньор Хосе, – только и сумел выговорить он.

– Всегда пожалуйста, сеньор Антонио. Приятного аппетита. – Кивнув, портье ушел.

Через пару секунд Антонио склонился над унитазом. Его рвало.

Но как бы плохо он себя ни чувствовал, он был рад уединению. Вечное кудахтанье медсестер в больнице действовало ему на нервы. Как и постоянные визиты незваных гостей: никто не спрашивал Антонио, подходит ли ему время их посещения, хочет ли он их видеть. Похоже, все были глубоко убеждены, что Антонио должен радоваться посетителям. Он не мог решать, встретиться с кем-то или нет. И время посещения определяли предписания больницы. Регулировалось также время завтрака, обеда и ужина, часы сна и бодрствования. Медсестры будили его каждое утро в шесть часов, чтобы сменить простыни. И так каждый день. Ужасно, просто ужасно. Антонио считал, что все это – просто издевательство над пациентом, чтобы больной чувствовал себя еще хуже и верил любой чуши, которую скажет ему напыщенный врач. О господи, как же Антонио был рад поспать столько, сколько хочется! Может быть, и сейчас ему стоит подремать, устроившись в этом кресле перед окном, из которого открывался столь живописный вид. Он никого не ждал, и небольшая сиеста пойдет ему на пользу. А еду можно будет потом разогреть. Антонио еще никогда в жизни не готовил, но уж сковородку на газовую плиту поставить сумеет.

Дохромав до кресла, Антонио остановился у окна и выглянул на улицу. Но… не может быть! Уж не Каро ли там? Он увидел, как за угол свернула какая-то худощавая женщина с такой же походкой, как у Каро. И в такой же шляпке. Может быть, Антонио уже что-то мерещится? Сверху он не разглядел ее лица, а в Рио многие женщины носили такие шляпки. Антонио устало опустился в кресло. Будь он здоров, он со всех ног помчался бы за той девушкой. «Как мало мы думаем о здоровье, пока оно у нас есть», – пробормотал он. Антонио никогда раньше не замечал, как далек путь от туалета до окна гостиной. Некоторое время он размышлял над тем, как мы ценим то, чего у нас нет, и его мысли неизменно возвращались к Каро. Может быть, и с любовью так? Его чувства к Каро столь сильны, потому что он не может ее заполучить? Станет ли он любить ее, если она сама бросится ему на шею? Или в этом случае Каро показалась бы ему просто какой-то милой девушкой, с которой можно дружить?

В этот момент мимо окна пролетела чайка, и Антонио испугался, что она врежется в стекло. В его сознании тут же вспыхнул образ – кровь на разбитом стекле, – но погас уже через мгновение, оставив чувство смутной тревоги.

Каро топталась перед входом в дом минут пятнадцать. Зайти или нет? Портье – он выполнял тут и функции консьержа, и управляющего, и мальчика на побегушках, все в одном лице – с улыбкой поприветствовал Каро, проходя мимо нее с закрытым подносом. Пахло так вкусно, что Каро вспомнила о том, что давно не ела.

Портье спросил ее, к кому она пришла, но девушка лишь покачала головой: «Ни к кому».

Если бы она не выглядела как дама из высшего общества, портье это показалось бы подозрительным и он прогнал бы ее. Но в этом не было необходимости. Сказав «ни к кому», Каро приняла решение. Сегодня она не пойдет к Антонио. Чтобы сохранить лицо, она сделала вид, что роется в сумочке, а затем пошла прочь – под печальные крики круживших над ней чаек.

Глава 27

Бель стала сама не своя. Она выглядела запущенной, волосы потускнели, кожа покрылась прыщами, глаза остекленели. Она до крови расцарапала себе предплечья, а от прекрасных ногтей уже почти ничего и не осталось, Бель обгрызла их под корень. Она выглядела жалко и вела себя не лучше. Не выходила из квартиры, никого не хотела видеть и постоянно плакала. Это было ужасно. И пугало. Хотя Августо знал причину столь значительных перемен, состояние Бель казалось ему чрезмерной реакцией на случившееся. Она должна была взять себя в руки.

– Я возвращаюсь к родителям, Августо, – сообщила ему Бель, как только он открыл дверь.

– Но почему? У тебя тут уютное гнездышко, ты неплохо зарабатываешь…

– Уже нет. Я уволилась.

– Что?! Почему, черт возьми?!

– Ты сам знаешь почему. Я больше не могу смотреть на этих мужчин, крутить перед ними задом или выставлять сиськи. Не могу – и все.

– Но у тебя есть и другие источники дохода, от пластинки, например.

– Перейра платит мне очень мало. К тому же… я больше не уверена. – Голос Бель задрожал.

Августо боялся, что она расплачется, и в то же время хотел этого. Тогда он сможет обнять ее, погладить по голове, прошептать что-нибудь успокаивающее. У него разрывалось сердце, когда он видел прежде столь сильную Бель слабой, но в то же время приятно было на время оказаться сильным, тем, кто подставит плечо в минуты горя.

– Моя мать с самого начала была права, – пробормотала Бель. – Все это пение до добра не доведет. Это распутство, да и только!

– Никакое это не распутство, – возмутился Августо. – Ты тяжело работаешь, не пьешь, не меняешь любовников как перчатки.

От этих слов Бель вновь разрыдалась, и пристыженный Августо умолк. Проклятье! Он не это имел в виду.

– Неважно. Я возвращаюсь к родителям. Получу приличную профессию. Может быть, устроюсь телефонисткой – там нужно иметь красивый голос. Как думаешь? Можешь себе представить меня на таком месте? Главное для этой профессии у меня уже есть. – На мгновение во взгляде Бель вспыхнула былая жажда деятельности и энтузиазм – качества, которые Августо ценил в ней больше всего.

– Почему бы нет? Но мне было бы жаль. Твоя карьера певицы началась столь многообещающе – глупо все бросать.

– Я у тебя совета не спрашивала.

– Нет.

Августо обиженно посмотрел на нее. Неужели Бель не понимает, что он хочет ей только добра? Он знал, как она любит свет софитов, как обожает танцевать и петь, – не может же она оставить любимое дело из-за одного, пусть и ужасного происшествия.

– А ты уже… м-м-м… говорила с родителями о том, что случилось?

– Ты что, с ума сошел?! Они не должны узнать. Они почувствовали бы себя опороченными, и я не хочу, чтобы мои братья и сестра жили с мыслью о том, что их сестренка Бель – шлюха.

– Но это не так! – Августо готов был рвать на себе волосы.

Он не понимал, за что Бель винит себя. Она стала жертвой страшного преступления, но сама вела себя так, будто это она преступница.

– Не важно, кто я. Я скажу им, что мне стало одиноко и я по ним соскучилась. Что-нибудь в этом роде. Я не думаю, что они усомнятся в моих словах. Люди всегда верят в то, во что хотят верить.

Но в этом Бель ошибалась.

Фелипе да Сильва был потрясен, вернувшись домой и увидев свою когда-то столь очаровательную дочь на кухне, угрюмую, ссутулившуюся, жующую корку хлеба.

– Бель! – радостно воскликнул он.

Но, присмотревшись, он увидел круги у нее под глазами, грязные волосы и ногти и понял: с ней произошло что-то плохое.