class="p1">— О Аллах! — воскликнул я в великом смятении. — Да это же тело Искандера! Как могло случиться, что этот достойный муж — самый богатый, благородный и ученый в стране Османов — висит здесь, как простой злодей?! Разве не заслужил он хотя бы милостивого позволения самому лишить себя жизни в своем собственном доме? Почему, если он провинился, не прислали ему черного халата и шелкового шнурка?
Я замер, в недоумении уставившись на виселицу, а некоторые высокие сановники сераля — из тех, что спешили, как и я, на зов великого визиря и тайно приехали вместе со мной в Персию, — позакрывали сейчас лица полами плащей и помчались обратно к городским воротам, чтобы поскорее покинуть Багдад.
Сторожившие же виселицу янычары во всеуслышание говорили:
— Во всем виноват проклятый великий визирь. Султан тут ни при чем, да и мы не добивались сомнительной чести охранять виселицу, но бедняга-янычар должен беспрекословно повиноваться и выполнять любой приказ сераскера. Однако всем давно ясно: великий визирь — изменник! Каждому известно, что под Веной Ибрагима подкупили христиане, здесь же — еретики-шииты! И теперь он окружил их особой трогательной заботой, не обращая внимания на фетву муфтия, которая разрешает безнаказанно отнимать у еретиков имущество, а их самих продавать в рабство. Но сераскер Ибрагим, идолопоклонник, пьяница и богохульник, запретил нам грабить Тебриз, не дал разгуляться в Багдаде и не позволил даже позабавиться с женщинами. Неплохо бы узнать, сколько багдадские купцы ему за это заплатили. Ибо того жалованья, которое получаем мы из султанской казны, явно недостаточно, чтобы вознаградить нас за ратные подвиги и тяжкие труды, а также за все притеснения и обиды, которые приходится нам терпеть. А то, что великий визирь выплачивает нам эти деньги, свидетельствует лишь об одном: у него у самого совесть нечиста!
Янычары безусловно были бы правы, и я бы вполне понял их возмущение и гнев, будь в их словах хоть крупица правды. На самом деле янычары просто злились. Искандер-казначей благодаря своему богатству, набожности и чисто турецкому происхождению пользовался в стране Османов огромным уважением, и охранять его тело, болтающееся на виселице, никому не могло доставить удовольствия.
Я тут же позабыл о собственных невзгодах, ибо предчувствие большой беды закралось мне в душу. Я пустил лошадь вскачь, чтобы поскорее предстать перед Ибрагимом.
Во дворце, где жил великий визирь, меня встретили с нескрываемой подозрительностью и враждебностью. Стражники дошли до того, что обыскали меня, перетрясли всю мою одежду и даже распороли швы в поисках спрятанного оружия или яда. Только тогда я понял, какой жуткий страх царит в Багдаде. За свою жизнь боялся даже сам сераскер.
Наконец, крепко держа меня за руки, стражники ввели мня в покои великого визиря — и я увидел человека, пребывающего в страшном смятении духа. Взволнованный Ибрагим раздраженно расхаживал взад-вперед по огромному мраморному залу, красивое лицо визиря отекло и обрюзгло, а глаза налились кровью и припухли от неустанных трудов и бессонницы.
Увидев меня, Ибрагим позабыл о своем высоком положении и с явной радостью поспешил мне навстречу. Он крепко обнял меня и, отослав охрану, возбужденно воскликнул:
— Наконец-то я вижу среди всех этих предателей хоть одного человека, достойного доверия! Да благословит Аллах миг нашей встречи, Микаэль, ибо сегодня я особенно нуждаюсь в совете мужа проницательного и непредвзятого.
Без всяких прикрас и по возможности честно Ибрагим поведал мне вкратце обо всем, что произошло с того дня, как султанские войска вышли из Алеппо. Внимательно выслушав его рассказ, я понял, что великий визирь располагает множеством неопровержимых доказательств измены султанского казначея. У меня не осталось больше никаких сомнений в том, что Искандер плел интриги и устраивал самые подлые заговоры. Вопреки желанию сераскера казначея послали в Персию, приказав отвечать за обозы и размещение войск, но от ненависти к великому визирю рассудок Искандера помутился, и казначей всю войну занимался лишь тем, что вредил армии господина и повелителя своего. И только во время страшного зимнего перехода из Тебриза в Багдад Ибрагиму удалось наконец уговорить султана отстранить Искандера от дел. Однако было слишком поздно, ибо начались метели, сменившиеся проливными дождями, которые превратили дороги в непроходимые болота и топи, — и лишь тогда обнаружились серьезные нарушения в снабжении армии продовольствием и фуражом. Великий визирь не преминул обвинить Искандера в преступном недосмотре, из-за чего обоз завяз в грязи, а вьючные животные совершенно обессилели от голода, тягот пути и непосильного труда, и многие из них пали. Отвечая за размещение войск, Искандер к тому же сознательно выбирал самые худшие пути переходов, чтобы таким образом измотать воинов, подорвать боевой дух в войсках и разжечь в сердцах солдат неповиновение и ненависть к сераскеру.
— Я был слишком доверчив, — жаловался мне великий визирь, — к тому же из ложной гордости не желал спорить с этим человеком. Я шел у него на поводу, прислушивался к его коварным советам и, не дожидаясь прибытия султана, велел войскам выступить из Алеппо в поход на Тебриз. Разумеется, разгромив войска шаха до подхода султана, я предстал бы перед моим владыкой героем, овеянным славой блистательной победы. Но, к сожалению, слишком поздно я понял, что горячие заверения Искандера были вызваны лишь его тайным желанием причинить мне как можно больше вреда и неприятностей и лишить меня доверия господина моего и повелителя. У меня в самом деле есть неопровержимые доказательства того, что казначей тайно сносился с персами и шахом Тахмаспом, в то время как султанские войска сражались с персидскими. Под предлогом ведения мирных переговоров с шахом Искандер передавал ему сведения о путях следования султанской армии и стратегических планах сераскера, так что шах без труда обходил стороной все ловушки и избегал решающих сражений. И если это не измена, так что же это такое?! Однако после казни Искандера меня охватило чувство безысходности и бессилия. Мне казалось, что я ощупью продвигаюсь в полном мраке. Я чувствую себя так, словно запутался в сетях, которые тайно сплел кто-то похитрее меня. Идет крупная игра, и ставкой в ней — моя жизнь. Я же не могу доверять уже никому на свете.
Великий визирь велел подать вино, и мы выпили по глотку, когда вдруг в комнату, страшно толкаясь и крича, вбежали перепуганные слуги в золотых одеждах и взволнованно сообщили, что султан пробудился от полуденного сна и ведет себя так, словно потерял рассудок, — вопит и раздирает ногтями грудь, — и никто не знает, как успокоить