Там первый раз я и узнал о том, что Люся пишет книгу. Я был первым слушателем, которому она читала свои потрясающие воспоминания, перелистывая мятые, исписанные мелким косым почерком страницы будущей изумительной книги о своих родителях, о детстве и всей своей жизни.
«Несколько дней из жизни И. И. Обломова» (1979)
Мы попытались рассмотреть образ Обломова с этической точки зрения. Из школьной программы известно, что он лентяй, лежебока, крепостник, дитя русского имперского «застоя» XIX века… Мы не полемизировали с этими прописными истинами, мы просто пытались понять: почему же, несмотря на эти истины, нам так симпатичен и близок этот лентяй и крепостник?
И возникала масса интересных наблюдений… Обломов не кидается в «свет», чтобы ухватить жирный кусок материальных благ, титулов, чинов и так далее. Он – человек совестливый…
«Обломов» – одна из тех книг в русской литературе, которые всегда современны. И тем более важно прочесть ее современно кинематографически, ибо привычное нам по школьным хрестоматиям толкование романа сегодня, как мне кажется, изрядно устарело. Естественно, по-прежнему сохраняют свое значение слова Добролюбова насчет Обломова и «обломовщины», но они были продиктованы конкретной социально-политической ситуацией, которая давно уже стала достоянием прошлого. С тех пор все изменилось – у нас иные проблемы, иные социальные отношения, и сам роман не может не прочитываться по-иному.
Так что желание снимать «Обломова», как это было и в случае с «Неоконченной пьесой для механического пианино», возникло в известной мере из полемических соображений. Наш взгляд на роман до сих пор вызывает неодобрение иных преподавателей литературы и литературоведов, но что поделаешь? Есть ли смысл сегодня возвращаться к разговору об «обломовщине», которая давно и справедливо осуждена, и все, что можно сказать о ней, уже сказано? Потому-то нам хотелось подойти к существу романа с несколько иной стороны, повести разговор не об опасности «обломовщины», а об опасности, если можно так выразиться, «штольцевщины», о прагматизме, вытесняющем, пожирающем в человеческой душе духовность.
Обломов – человек созерцательного склада, Штольц – само воплощение активности. Мы вовсе не хотим закрывать глаза на бездеятельность Обломова, оправдывать его лень. Но есть в этом человеке и черты чрезвычайно привлекательные: цельность его натуры, внутренняя чистота, органическое ощущение корней, связывающих его с родной землей, и, наконец, тот простой и удивительный факт, что никогда за всю свою жизнь он никому не сделал зла. И всех этих достоинств Обломова никак не лишить.
Да, конечно, он помещик, эксплуататор, но нельзя его винить в этом. Это данность. Таким он родился, таково было общее устройство жизни, и другого он себе представить не мог. В конце концов, и Штольц тоже был помещиком, тоже жил за счет труда простого народа и никак не стеснялся пользоваться благами и преимуществами своего положения. Впрочем, совсем не поэтому нет смысла видеть в Штольце позитивную, благодетельную силу: дескать, придут сотни тысяч Штольцев и преобразят лицо России. Если поверить самому Гончарову, эмоционально поверить тому, что он пишет, то от подобной иллюзии неизбежно придется отказаться.
Олег Табаков в роли Ильи Ильича Обломова и Юрий Богатырев в роли Андрея Ивановича Штольца
Вообще, большая литература в этом романе начинается там, где мы соприкасаемся с самим Обломовым, с его жизнью и ощущениями, снами, бытом, с ленивым, сонным и рабски преданным ему Захаром, со всем тем, что действительно душевно близко и дорого автору. Все же прочее – взаимоотношение между Штольцем и Обломовым, Штольцем и Ольгой – в известной мере больше публицистика, чем литература. И сами образы выписаны с гораздо меньшим тщанием, и чувствуется механическая расстановка фигур в тех ситуациях романа, где они участвуют. В общем, совсем не этим образам отдана авторская любовь.
Характерный пример, показывающий действительное отношение автора к своим героям. У вдовы Пшеницыной, на которой женился Обломов, было трое детей: один от Обломова – Андрюша, названный так в честь Штольца, и двое от первого брака. После смерти Обломова Штольц взял к себе на воспитание только одного Андрюшу, не посчитав необходимым позаботиться об остальных, хотя и к ним Обломов относился как к родным своим детям. То есть благородство Штольца укладывается в строго дозированные мерки – благородство «от сих до сих». Это чисто буржуазное отношение к порядочности, когда порядочность подменяется добропорядочностью, а благородный поступок совершается не по внутренней потребности, а лишь из желания не уронить себя в глазах людей, при этом не причиняя ущерба собственному благополучию.
Если смоделировать подобную ситуацию в обратном порядке, то Обломов никогда бы не поступил так, как Штольц. Он взял бы к себе всех детей, не делая между ними различий. И такой поступок был бы внутренне для него органичен, он шел бы от душевной потребности Ильи Ильича, а не от каких-либо привходящих соображений.
Конечно, все эти дорогие писателю черты Обломова совсем не делают его героем, образцом для подражания, провозвестником новых человеческих отношений. Обломов остается все равно Обломовым со всеми своими недостатками. Но недостатки не должны заслонять от нас его достоинств. Это образ многомерный, и любая попытка втиснуть его в ложе предвзятой схемы вольно или невольно ведет к обеднению смысла романа.
Работая над картиной, мы старались быть максимально лаконичными в стилистике – показывали на экране лишь то, что действительно необходимо. У нас нет ни массовок, ни фоновых фигур, призванных детально воссоздать ветвящийся и сложный мир России XIX века – дам в кринолинах, прохожих, случайных возков, проносящихся по петербургским улицам.
Мы сознательно хотели, чтобы «Обломов» был очень литературным фильмом. Обычно кинематографисты боятся этих слов – литература, литературность. Но мне кажется, что кинороман и должен быть литературен, ему вовсе не противопоказан замечательный авторский текст, который звучит за кадром во многих сценах нашего фильма, причем он очень подробен и обстоятелен. Закадровое дикторское чтение даже сопровождается у нас шорохом перелистываемых страниц. Мы не боялись, что кому-то наш фильм покажется излишне приверженным гончаровской прозе. Напротив, мы стремились быть максимально близкими к ткани романа, это совсем не исключает кинематографичности.