Наш с Бетти отпуск продолжался три недели. Перед отъездом я сообщил в бюро безопасности о своем маршруте и назвал в качестве конечной точки гостиницу «Кабо» около Аликанте. Этого от меня требовали внутренние правила безопасности. Выбор места в Испании мне помогла сделать Бетти. Недалеко от Аликанте жила ее знакомая, испанская графиня, друг их семьи. Мы навестили эту даму. Она оказалась старушкой немкой, которая еще во времена Вильгельма II вышла замуж за поляка из Познани (насколько помню, фамилия его была Калицкий) и вместе с ним объездила чуть ли не весь мир. Во время этих странствий она познакомилась с испанским графом, чувства которого остались постоянными и тогда, когда она стала вдовой. Как и другие женщины, в прошлом жены или любовницы поляков, она знала несколько польских слов. И, как обычно в таких случаях, это были отнюдь не салонные выражения. Проехать около двух тысяч километров автомашиной, сидеть на террасе виллы, откуда открывается вид на Средиземное море, и слушать, как испанская графиня, не понимая смысла собственных слов, ругается, как последний сапожник по-польски, — такое не забывается.
Мы весело проводили время в Испании. Бетти оказалась отличной спутницей. Я прекрасно чувствовал себя с ней. Именно поэтому это был наш первый и последний отпуск, проведенный вместе. Заметив, что я сильно привязался к Бетти и все тяжелее переношу ее отсутствие, я решил расстаться с ней. Принять такое решение, откровенно говоря, было нелегким делом, а что хуже всего, Бетти не давала мне никаких оснований, чтобы я мог рассердиться и сказать с раздражением: «Пора кончать, дорогая…»
Она не устраивала сцен ревности, когда я демонстративно начинал интересоваться другими девушками. Ко всем моим выходкам она относилась с таким терпением, что именно ее терпеливость стала предлогом нашего последнего разговора. Мы расстались официально и окончательно. Правда, мы встречались до самых последних дней моего пребывания в Мюнхене, но уже только как друзья, избегая близких отношений и проявляя друг к другу умеренный интерес. Прежние чувства ушли безвозвратно. У меня нет никаких оснований считать, что Бетти была как-то связана с американской или западногерманской контрразведкой. Дело заключалось в другом. Мне пришлось поступить так, чтобы всегда и везде располагать свободой действии. Привязанность к другому человеку, естественное тепло чувств с течением времени становятся слишком всеохватывающими, связывающими, могут отвлечь внимание от важных дел и помешать, как в моем случае, выполнению поставленных заданий. Может быть, мой подход к этим человеческим в полном смысле этого слова вопросам чересчур суров, но еще в Варшаве, когда я проходил подготовку, мне объяснили, почему каждый сотрудник разведки должен подчиняться определенным требованиям и дисциплине. И думать нечего было о том, чтобы вдали от Центра самовольно изменять эти законы или пренебрегать ими.
Свой следующий отпуск в Испании и Португалии я провел с Гердой, девицей мещанского склада, очень любившей порядок и чистоту. Она заботилась о моей квартире, гладила брюки, готовила. Рассчитывала на то, что я женюсь на ней, хотя и не любила поляков, а я в ее глазах был исключением. Она была слишком высокого мнения о своем умении вести себя в изысканном обществе. Черт дернул меня предложить ей провести отпуск вместе. Конечно же, она согласилась без колебаний.
Наш маршрут проходил вдоль Атлантического побережья Франции. Первый скандал произошел в деревне, а точнее, в поселке недалеко от испанской границы. Герда возмущалась тем, что я постоянно стремился в рыбацкие ресторанчики. Эти ресторанчики славятся замечательной кухней и посетителями, которых в обычных условиях можно встретить только в фильмах о пиратах. Блюда из свежей рыбы, морских раков и крабов, подаваемые там, — это настоящая поэма, а вина не уступают напиткам в самых дорогих ресторанах Парижа. Правда, там не благоухают розы, нет блеска зеркал и хрусталя, не увидишь там и обвешанных бриллиантами дам, но именно на этом и основывается очарование маленьких ресторанчиков. Герда придерживалась, однако, другого мнения. Она раскричалась:
— Я не собираюсь сидеть вместе с таким сбродом. Разве ты не слышишь, как чавкают эти оборванцы? Вонь лука, оливкового масла и чеснока прикончит меня! Ты делаешь это мне назло…
Когда я пытался убедить Герду, что она преувеличивает, то она грубо заявила:
— Сразу видно, что ты поляк!
Моя реакция была бурной. Она успокоилась, но не надолго. Мы остановились в живописной португальской деревне на Атлантическом побережье недалеко от Лиссабона. Сильный ветер и высокие волны не позволяли поплавать в океане. Но как хорошо, однако, было прыгать по камням, о которые разбивались волны, взлетавшие высокими фонтанами. Рядом отправлялись на лов рыбаки на своих тяжелых лодках, напоминающих венецианские гондолы. На берегу их возвращения ждали одетые в черное жены и дочери. Восхитительной была эта картина грозной природы, безбрежность освещенной ярким солнцем воды, дикий пляж с почти белым песком, перемешанным с остатками панцирей крабов. Я мог бы часами любоваться суровой красотой берега Атлантики, но Герда была недовольна.
— Столько километров мы мучались в автомашине, а в этой глухой дыре нельзя даже искупаться в море, а жить приходится в убогой гостинице, где нет ванны и теплой воды. Надо было, как это делают все культурные люди, полететь самолетом на Майорку, а не сидеть здесь среди португальских вонючек…
Я не выдержал и сделал ей резкое замечание. Еще немного, и я отправил бы ее самолетом из Лиссабона в Мюнхен, чтобы она не испортила мне отпуск окончательно. Она расплакалась и стала просить у меня прощения. Меня раздражали ее униженность, раболепие. Если бы не возможность наслаждаться видами португальского и испанского побережий, представляющаяся не так уж часто, то весь мой отпуск можно было бы считать неудачным. Нет необходимости добавлять, что с Гердой я вскоре прекратил все отношения.
Свой третий продолжительный отпуск (последний, которым я воспользовался как сотрудник «Свободной Европы») я провел в ином обществе. В мюнхенском университете я познакомился с Богданом, выросшим в Соединенных Штатах, украинцем, гражданином США. Богдан заканчивал медицинский факультет. Когда он сдал все экзамены, мы вдвоем отправились в Италию, где проехали вдоль всего «сапога» и переправились на Сицилию. Мы решили провести отпуск с минимальными расходами, попробовать, как говорил Богдан, «солдатской жизни», а поэтому захватили с собой спальные мешки, походный примус и большую сковороду.
Италия по сравнению с Испанией или Португалией страна более дорогая для туристов, лучше приспособленная для того, чтобы драть с них деньги всюду, где имеются достопримечательности. Мы этого не чувствовали, потому что готовили пищу сами и жили немного по-цыгански. На рынке мы покупали оливковое масло, кусок мяса или рыбу, а у детей, стоящих вдоль дорог, — грибы и фрукты. На берегу моря, вдали от модных, заполненных отдыхающими пляжей, мы устраивали бивак. Мясо и грибы отправлялись на сковородку, и вскоре наша пища была готова. Время от времени мы приобщались к цивилизации и за плату посещали древние достопримечательности, обозначенные в путеводителях наибольшим числом звездочек.
Мне запомнилась встреча с группой поляков на польском военном кладбище под Монте Кассино. Перед воротами рядом с несколькими автомашинами с варшавскими, краковскими и силезскими номерными знаками стоял автобус, которым приехала группа поляков-строителей, работающих в Ливии. Я сразу же понял, кто они, потому что через Polish Research and Analysis Unit приходили материалы об их работе. CIA и «Свободная Европа» были намерены организовать в этом районе какую-нибудь провокацию. Вокруг квартир, где жили польские специалисты, кружили подставленные агенты, которые старались распознать, кто из специалистов «тверд», а кто «мягок». Этих «мягких» — в соответствии с терминологией, применявшейся в рапортах, — старались уговорить «выбрать свободу». Информаторы регистрировали также те трудности, с которыми сталкивались польские специалисты, для использования в целях пропаганды в передачах «Свободной Европы». Мюнхенская радиостанция представляла в искаженном свете возможности Польши по оказанию помощи странам третьего мира.
Встреча с земляками, всегда приятная для человека, несколько лет пребывающего вдали от родины, в моем случае могла явиться источником дополнительных неприятностей. По понятным причинам я стремился избегать их, но тогда, на кладбище победителей в битве под Монте Кассино, это оказалось невозможным. Я что-то сказал Богдану по-польски, и кто-то из туристов — техник-строитель, как потом оказалось, — спросил:
— Вы поляки?
— Я украинец, но на этом кладбище лежит мой отец, который был польским солдатом, — быстро соврал Богдан, увидев, что я не спешу с ответом. Ложь выглядела вполне правдоподобно.