Не успевали еще сотрудники станции освоиться с мыслью о штормах и ураганах, как поступало новое сообщение:
— Никакого корабля, это чушь! Испания или Португалия.
Те, кто знал эти страны по проведенным там отпускам или купленным там земельным участкам, ходили счастливые. Они уже рисовали в своем воображении, как устроят жизнь в новых условиях, уже подсчитывали, сколько долларов можно будет сэкономить каждый месяц, поскольку по сравнению с ФРГ расходы на жизнь в Испании или Португалии действительно были значительно ниже.
Но радость продолжалась недолго, потому что через несколько дней кто-то снова заявлял:
— Все эти разговоры об Испании — чушь! Нас все-таки посылают в Турцию…
И все начиналось сначала, запускалась та же самая пластинка, и сопровождали ее все более пессимистические комментарии.
Такое настроение царило на протяжении всего времени переговоров между Варшавой и Бонном. Никого не интересовали содержание этих переговоров, сущность расхождений во мнениях, позиции обеих сторон. Был только страх, что переговоры могут закончиться успехом, будет достигнуто какое-то соглашение, а что тогда?
Только Новак, оправившийся от первого испуга, проявлял к этим переговорам определенный интерес. Он быстро понял, сколько может потерять, если переговоры закончатся успешно, и начал кампанию подкупа западногерманских журналистов, для чего откуда-то получил дополнительные фонды. В этом направлении, как я уже упоминал, он действовал и ранее, но значительно усилил свою активность, узнав, что во время переговоров между министрами иностранных дел Польши и ФРГ был затронут также и вопрос о «Свободной Европе». Ему стало не хватать Пампух-Броньской, Осадчука, Шульцингера и Рейха-Раницкого, он начал искать союзников из числа «новых эмигрантов». Из этих кругов он привлек на свою сторону, среди прочих, Дрожджинского и Карста. Суммы по нескольку тысяч марок легко переходили из рук в руки. За эти деньги Новак хотел добиться одного, чтобы западная, и особенно западногерманская пресса обходила молчанием вопросы, связанные со «Свободной Европой». Ему было важно скрыть от читателей, что ее существование затрудняет нормализацию отношений между Польшей и ФРГ и что Варшава требует от Бонна ликвидации этой диверсионной радиостанции, деятельность которой противоречит как духу, так и букве документов, определяющих отношения между обоими государствами.
Наряду с этими мероприятиями, безусловно, имеющими большое значение для «Свободной Европы», оказавшейся объектом критики со стороны общественного мнения, Новак усилил также внутреннюю цензуру в польской секции. Хотя передачи по-прежнему сохраняли антипольский пропагандистский характер (мюнхенская ячейка CIA никогда не имела и не имеет намерения ввести какие-либо изменения в этом отношении), тон выступлений перед микрофоном как бы несколько смягчился. О тех же самых вопросах говорили, более тщательно подбирая слова, стараясь избегать резких выпадов. То же содержание подавалось в новой форме.
КОЕ-ЧТО О ЛИЧНЫХ ДЕЛАХ
Взяться за написание этого раздела мне было очень нелегко. Когда-то, еще в средней школе, я прочитал «Исповедь» Жан-Жака Руссо, но под влиянием прочитанного я почувствовал отвращение к публичному показу своей жизни, к рассказам о наиболее личных, даже интимных ее сторонах. Мой товарищ, с которым мы часами раздумывали, чем закончить книгу о длинном и нелегком периоде моей жизни за пределами родины, прочитав первые главы, сказал:
— Знаешь, читать эту книгу, пожалуй, можно, но чего-то в ней еще не хватает. Читатель не поверит, что твоя жизнь была сплошной полосой рискованных приключений, что ты был занят только вопросами «Свободной Европы» и, кроме основных своих дел, связанных с выполнением заданий Центра, не думал ни о чем другом и ничего другого не делал. Ведь семь лет — срок немалый.
— Эта сторона моей жизни имеет второстепенное значение, — пытался возразить я. — Она лишь в малой степени связана с кругом основных проблем, о которых я хотел рассказать…
Товарищ не дал мне закончить.
— Когда обсуждалось порученное тебе задание, — напомнил он, — то было решено, что твое поведение будет определяться принципом: «С волками жить — по волчьи выть». Речь шла не только о политических, так сказать, декларациях, но также и об образе жизни в новой среде, о приспособлении к царящим там обычаям, о вхождении в роль человека с той стороны баррикады. Хорошо, если бы ты добавил что-нибудь на эту тему, дал бы более полную картину мирка, в котором провел столько лет и был, сам того не желая, его составной частью.
Читатели сами решат, был ли прав мой товарищ. Я не привел бы этот разговор, если бы был совершенно уверен, что мои личные дела действительно должны стать составной частью моих воспоминаний. Слова моего товарища объясняют, почему, несмотря на все нежелание рассказывать о своей личной жизни, я в конце концов делаю это.
Когда я начал работать в «Свободной Европе» и получил первое жалование, то оказалось, что я располагаю значительной суммой. Никогда ранее у меня не было столько денег, сколько я зарабатывал в Мюнхене.
Довоенного времени я не помню. Только как в тумане вижу я небольшой особняк моих родителей на Виленщине. У подъезда были зеленые колонны, а за окном комнаты, где стоял мой конь-качалка, я однажды увидел на заснеженном кусте какую-то ярко окрашенную птицу. Наверное, странно, что в памяти четко запечатлелись такие подробности, а все остальное стало каким-то неуловимо отдаленным фоном. Скорее всего, это был снегирь, ибо сочетание его алого оперения с белизной снега и раскачиваемой холодным ветром черной веточкой показалось мне таким волшебно прекрасным, что много лет спустя, уже в начальной школе, получив на уроке польского языка задание написать сочинение на тему «Твое самое сильное переживание», я разорвал тетрадь, будучи не в состоянии обычными словами выразить то, что чувствовал, когда ребенком сидел в теплой комнате и не мог оторвать глаз от маленькой птички, подвижной капли пурпура в поседевшем от инея парке.
В Казахстане наша жизнь проходила в напряженном труде, мы отказывали себе во всем ради нужд фронта. В колхозе, где работала мать, в то время было очень тяжело. О деньгах тогда не было и речи. Нам выдавали только муку, овощи и дрова.
В Университете я получал стипендию. Каждый день выплаты стипендии становился днем, когда я скрывался от кредиторов и ловил своих должников. Если в результате двух этих операций мне удавалось сохранить больше денег, чем это было необходимо для того, чтобы заплатить за столовую, то мы шли все вместе в какой-нибудь третьеразрядный ресторанчик, чтобы под дешевую закуску выпить по рюмочке чего-нибудь покрепче. В то время это считалось проявлением зрелости и студенческого шика. Если бы не возможность подработать в нашем студенческом производственном кооперативе и помощь, получаемая от родителей, то жил бы я весьма скромно. Но я не горевал, потому что был в таком же положении, как и другие обитатели студенческого общежития. Мало было таких, кто, проживая вместе с родителями, мог похвастать наличием денег и модной одежды. Хотя иногда и донимал голод, а желудок бунтовал против студенческих харчей, не помню, чтобы я когда-нибудь жаловался.
Начав работать в МВД, я стал зарабатывать в сравнении со своей студенческой стипендией довольно много. Но я должен был выехать за границу в роли студента и поэтому не мог и виду подать, что располагаю более крупными суммами, чем средний учащийся высшей школы. Я собирался поехать в Великобританию и должен был купить себе кое-что из одежды и обуви, чтобы прилично выглядеть среди островитян. Словом, располагая немалыми деньгами, я в то же время практически не имел их.
В Мюнхене за квартиру я не платил. Обедал я в буфете, завтраки и ужины готовил себе сам, так что расходы мои были сравнительно невелики. Впервые в жизни передо мной встал вопрос, что делать с остающимися деньгами. Не желая отличаться от других, я должен был экономить, но мне было трудно так сразу перестроиться и заставить себя подражать своим новым коллегам.
Эта атмосфера всеобщей скупости, зависти, алчности, споров за каждую марку и непрестанных денежных комбинаций поразила меня, хотя я и был к ней подготовлен. В центре внимания персонала радиостанции находятся финансовые вопросы, на эту тему ведется большинство разговоров, дискуссий и даже острых споров. Высокие по масштабам ФРГ, очень высокие по сравнению со средними доходами поляка, занятого на британском, западногерманском или даже американском предприятии, заработки должны обеспечивать верность сотрудников щедрой фирме, действующей под вывеской радио «Свободная Европа». Этот принцип лег в основу положений, которые должны были составить фундамент «Свободной Европы». Этот принцип оказывает также большое влияние на отношения, существующие между «Свободной Европой» и эмиграцией.