Может быть, ты не подсчитывал, но ведь я из двадцати с лишним лет работы в советском кино – около 17-ти был безнадежно безработным. Госкино не хотело, чтобы я работал! Меня травили все это время, и последней каплей был скандал в Канне <…>, где было сделано все, чтобы я не получил премии (я получил их целых три) за фильм «Ностальгия».
Этот фильм я считаю в высшей степени патриотическим, и многие из тех мыслей, которые ты с горечью кидаешь мне с упреком, получили свое выражение в нем. Попроси у Ермаша разрешение посмотреть его и все поймешь и согласишься со мной…
Когда на выставку Маяковского, в связи с его двадцатилетней работой, почти никто из его коллег не захотел прийти, поэт воспринял это как жесточайший и несправедливейший удар, и многие литературоведы считают это событие одной из главных причин, по которым он застрелился.
Когда же у меня был 50-летний юбилей, не было не только выставки, но даже объявления и поздравления в нашем кинематографическом журнале, что делается всегда и с каждым членом Союза кинематографистов.
Но даже эта мелочь – причин десятки – и все они унизительны для меня. Ты просто не в курсе дела.
Потом я вовсе не собираюсь уезжать надолго. Я прошу у своего руководства паспорт для себя, Ларисы, Андрюши и его бабушки, с которыми мы смогли бы в течение 3-х лет жить за границей с тем, чтобы выполнить, вернее, воплотить свою заветную мечту: поставить оперу «Борис Годунов» в Covent Garden в Лондоне и «Гамлет» в кино. Недаром я написал свое письмо-просьбу в Госкино… Но до сих пор не получил ответа.
Я уверен, что мое правительство даст мне разрешение и на эту работу и на приезд сюда Андрюши с бабушкой, которых я не видел уже полтора года; я уверен, что правительство не станет настаивать на каком-либо другом антигуманном и несправедливом ответе в мой адрес.
Авторитет его настолько велик, что считать меня в теперешней ситуации вынуждающим кого-то на единственно возможный ответ просто смешно; у меня нет другого выхода: я не могу позволить унизить себя до крайней степени, и письмо мое просьба, а не требование. Что же касается моих патриотических чувств, то смотри «Ностальгию» (если тебе ее покажут)[64] для того, чтобы согласиться со мной в моих чувствах к своей стране. Я уверен, что все кончится хорошо, я кончу здесь работу и вернусь очень скоро с Анной Семеновной и Андреем и с Ларой в Москву, чтобы обнять тебя и всех наших, даже если я останусь (наверняка) в Москве без работы. Мне это не в новинку.
Я уверен, что мое правительство не откажет мне в моей скромной и ЕСТЕСТВЕННОЙ просьбе. (В случае же невероятного – будет ужасный скандал. Не дай бог, я не хочу его, сам понимаешь.) Я не диссидент, я художник, который внес свою лепту в сокровищницу славы советского кино. И не последний, как я догадываюсь… И денег (валюты) я заработал своему государству больше многих. Поэтому я не верю в несправедливое и бесчеловечное к себе отношение. Я же как остался советским художником, так им и буду, чего бы ни говорили сейчас виноватые, выталкивающие меня за границу.
Целую тебя крепко-крепко, желаю здоровья и сил.
До скорой встречи. Твой сын – несчастный и замученный Андрей
Тарковский.
P.S. – Лара тебе кланяется. Рим. 16.IX.83.
Мания преследования
Италия. 1983
Как же отнеслось советское руководство (киношное и политическое) к просьбам Андрея? Весьма примитивно и однообразно – призывами вернуться в СССР, якобы для оформления необходимых документов.
О том, что нужно было сделать Тарковскому для продления визы, с самым серьезным видом рассуждает Ф. Ермаш:
Госкино СССР не имело никаких оснований для решения поставленных им вопросов, потому что никаких просьб от зарубежных партнеров о его работе у нас не было. Сроки же пребывания его в Италии давно кончились. Оформить проживание за границей в течение трех лет мог бы ОВИР МВД СССР, куда он мог бы обратиться, если бы приехал. Советник посольства В. Жилябов и представитель «Совэкспортфильма» В. Нарымов, встретившись с ним в городе в условленном месте,[65] а от посещения посольства он отказался, сообщили ему ответ[66] и разъяснили, как следует поступить. На встрече он был в сопровождении нескольких итальянцев. На предложения наших представителей он заявил, что все равно подпишет контракты с англичанами на постановку оперы «Борис Годунов» и с итальянцами на постановку фильма «Гамлет», но сейчас не поедет в Союз.
Идя на свидание с советскими чиновниками, Тарковский на всякий случай написал письмо к «мировой общественности». Если бы с ним что-нибудь случилось, Франко Терилли передал бы его итальянской прессе.
В конце 1983 года в Италию приехал очередной «эмиссар» – на сей раз сам Ф. Ермаш. Андрей, узнав о его приезде, позвонил киноминистру в гостиницу. Тот предложил встретиться в посольстве, но Андрей, естественно, отказался. Тогда условились о встрече в гостинице. Андрей пришел с Донателлой Баливо. Ермаш настоял, чтобы итальянка удалилась в другой конец гостиничного холла.
В своих воспоминаниях Ермаш пишет:
Честно говоря, разговор не ладился, он нервничал. Чтобы его успокоить, я сказал, что мы не будем обсуждать все, что он написал в мой адрес, об этом говорят дома. Он, потупив взор, согласился и облегченно вздохнул. Какая-то неловкость у него прошла. Я объяснил, что в стране происходят изменения, что меняется и отношение к зарубежной работе советских мастеров искусства. Привел пример с Отаром Иоселиани, который снимает фильм во Франции, есть и другие проекты. Думаю, что это станет нормальным процессом, но только решать это нужно при соблюдении установленного порядка. Да и потом – нужно же подготовить фильм «Ностальгия» для выпуска на советский экран, нехорошо, если кто-то другой будет дублировать его фильм. Однако для него этот вопрос был решенным. Никакие заверения его уже не интересовали.
На что рассчитывали те, кто заманивал Андрея в Москву? Ведь это было в 1983-м, когда пост главы государства занял бывший руководитель КГБ, а строптивого художника, разумеется, ждало наказание за «плохое» поведение: никаких заграничных поездок и, возможно, лишение режиссерской работы.
После завершения съемок «Ностальгии» Андрей покинул квартиру в Риме, не сообщив в советское посольство своего нового адреса (он переехал в Сан-Грегорио).
Франко Терилли рассказывает, что Андрей, отказавшись вернуться на родину, стал панически бояться КГБ. Однажды, вспоминает Терилли, Андрей позвонил ему в огромной тревоге – какие-то люди пытались проникнуть к нему в квартиру на виа (улице) Рома.[67] Франко вместе со своим знакомым из SID (итальянская контрразведка) помчался в Сан-Грего-рио. Непрошеных гостей уже не было. Случалось, что в окно Андрея бросали камни, – очевидно, это были местные хулиганы. А может, кому-то надо было, чтобы он выглянул.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});