Читать интересную книгу Чукотская сага - Юрий Рытхэу

Ну хорошо, предположим, что всего этого Кэнири не помнит, — он тогда ещё мальчишкой был. Но о том, как Рультынэ работает сейчас, — об этом-то он знает, конечно. Знает, что она руководит женской пошивочной бригадой, которая приносит колхозу не меньше дохода, чем лучшие охотничьи бригады. Знает, что таких мастериц, как она, по всему побережью, наверно, и десяти не наберется. Известно ему, разумеется, и то, что Рультынэ, как человек уважаемый, как передовик колхозного производства, избрана депутатом сельсовета.

Когда в Анадыре была устроена окружная выставка произведений народного творчества, колхозники артели «Утро» получили две почетные грамоты: за работу по кости и за художественное шитье. Одну прислали косторезу Гэмауге, а другую — Рультынэ. На выставке демонстрировался изготовленный ею праздничный чукотский костюм, расшитый национальным узором. Говорят, какой-то ленинградский художник, приезжавший на Чукотку с этнографической экспедицией Академии наук, целый час просидел на выставке перед этим костюмом — все узоры срисовывал.

А чем Кэнири прославил свой колхоз? Болтовней своей? Тем, что вечно с ним случаются какие-нибудь истории? Разве что этим! Правда, писали о нём в газетах, не раз писали. И в районной и даже в окружной. О нашей колхозной стенной газете я уж и не говорю. Но какие это были заметки? О чём там шла речь? Писали, например, о том, как его унесло на льдине в открытое море. Речь-то больше шла о спасательных работах, о летчике, который его отыскал, но и о нём упоминалось в той заметке. Писали о нём ещё и раньше — тогда, когда жена его, Тэюнэ, родила вторую пару двойняшек. Но больше, конечно, говорилось там о Тэюнэ, о новорожденных, а о Кэнири упоминалось только в первой фразе, так сказать, для разбега. Дескать, «в семье охотника Кэнири из морзверобойного колхоза «Утро» произошло радостное событие — и так далее.

А как он себя показал на окружных турнирах колхозных шахматистов? Ведь его два раза посылали на эти турниры, два года подряд. Но почетной грамоты он оттуда не привез — какое там! Оказался — стыдно сказать! — на предпоследнем месте. И в первый раз на предпоследнем, и на следующий год — опять то же самое. Завоевал, как говорится, второе место с конца. Мало того, что сам оконфузился, так он и артель нашу оконфузил. Ведь в газете, когда сообщались итоги, так после фамилии каждого участника указано было, откуда он, из какого колхоза…

Впрочем, ничего постыдного в этом, конечно, нет: чтобы кто-нибудь выиграл, обязательно требуется, чтобы кто-нибудь и проиграл. В шахматах Кэнири кое-что смыслит, иначе его и не допустили бы к окружному турниру. Оба раза, перед тем как в Анадырь поехать, Кэнири в районном турнире участвовал и оба раза выходил на хорошие места, призы привозил. А в нашем колхозном клубе ему по-настоящему даже сыграть не с кем. Разве что фельдшер с полярной станции придет, а то так и вовсе нет партнера по силам. В Анадырь лучшие игроки со всего округа съезжаются, а округ у нас большой, вот и нашлись Ботвинники посильнее, чем Кэнири.

Так что в этом отношении я его, допустим, зря выругал. Это уж просто так получилось, в сердцах, за несправедливые его слова насчет Рультынэ. Тем более что наговорил он про неё именно тогда, во время окружного турнира, когда во второй раз в Анадырь ездил.

Мало того, что он несправедливо обидел старую женщину, — он своей болтовней вообще чуть не расстроил нам одно дело. Вернее, даже расстроил на время. Теперь-то в поселке колхоза «Утро» все люди уже в домах живут. А если Кэнири умел думать о том, что он говорит, так мы по крайней мере на год раньше распрощались бы с ярангами. Но об этом я расскажу немного позже.

* * *

Мне приходит в голову, что ты, дорогой мой товарищ читатель, находишься, может быть, в некотором недоумении. Может быть, ты даже немного обижен за Кэнири. Ведь он совсем уж как будто исправился. Недаром же старый Мэмыль говорил, что морские кэле ошиблись: плохого себе забрали, а отдали вместо него хорошего. Стоит ли после этого снова ругать человека?

Уверяю тебя, товарищ читатель, что я не стал бы ругать Кэнири, если бы он не заслуживал этого. Не знаю, полюбился ли он хоть чуточку тебе, а я его, несмотря на все его недостатки… Впрочем, нет, своего отношения к нему я тоже толком не знаю. Но, во всяком случае, я не стал бы придираться к нему, упрекать его в чем-нибудь зря.

Да, Кэнири, конечно, изменился за последние два-три года, изменился к лучшему. Особенно это стало заметно после тех нескольких дней, которые он провел на льдине. Видимо, это было для него полезной встряской. Но не следует придавать этой истории особое значение. Одни считали, что неплохим лекарством было само плавание на льдине; другие объясняли исцеление Кэнири благодарностью за то, что сняли его с этой льдины, спасли. Я думаю, что доля правды есть и в одном предположении и в другом, но даже в обоих этих предположениях нет всей правды. По-моему, изменения, происшедшие в Кэнири, подготавливались уже давно. Сама наша колхозная жизнь постепенно подготовила их, обычные дела колхоза «Утро». Кто помог лежебоке подняться на ноги? Кымын и Мэмыль считают, что этим врачом был весенний ветер, оторвавший льдину от берегового припая; Вамче и Унпэнэр полагают, что это скорее заслуга летчика Бакшеева и других участников спасательных работ. А на самом деле этими чудесными врачами были в такой же мере и сами они — и Кымын, и Мэмыль, и Вамче, и Унпэнэр. Если бы не подготовка, проведенная ими, так ни ветер, ни летчик не могли бы исправить такого закоренелого лодыря. Кэнири привезли бы в поселок таким же, каким его унесло в море…

Кроме того, я вовсе не считаю, что перемена произошла такая уж необыкновенная. Что же касается утверждений старого Мэмыля о замене, которую будто произвели по ошибке морские кэле, так ведь это же всё-таки Мэмыль утверждал, а не я! Конечно, он очень умный старик, я люблю его слушать и всегда считаюсь с его мнением, но всё-таки натура у него слишком увлекающаяся. Он теперь готов расхваливать Кэнири до небес. Как начал во время ужина на корабле, так до сих пор не может остановиться.

Да, трудодней у Кэнири на счету теперь порядочно. Ему теперь хватает не только на самое необходимое, вроде мягкой шляпы и модного галстука, но и на такие предметы роскоши, как штаны без дыр и целые, добротные торбаса. И для Тэюнэ он привез из Анадыря всяких подарков, и детей они приодели и кое-что из мебели приобрели. Правда, не скопив ещё денег на кровать, Кэнири купил патефон с набором пластинок; правда, старшим сыновьям — Эйге-ли и Омрылькоту — он привез форменные школьные фуражки, хотя в школу им идти ещё только через четыре года, да и вообще фуражечки не для наших зим придуманы. Но всё это, конечно, его личное дело. Важно то, что он теперь от работы не отлынивает. Ни Унпэнэру, ни Ринтувги не проходится теперь по дороге в бригаду заходить за Кэнири — он сам является на работу одним из первых.

Это радует меня не меньше, чем старого Мэмыля. Я только хочу подчеркнуть другое. То, что Кэнири и раньше состоял не из одних пороков, были в его характере и хорошие черты. И то, что далеко не от всех своих недостатков он излечился. Есть в нем и сейчас такие нелепые черты, что иногда смех разбирает, а иногда зло берет.

Может быть, не следует слишком буквально понимать слова Мэмыля? В морских кэле, как и во всяких прочих кэле, старик не верит — это я знаю совершенно определенно. Верит ли он в то, что характер человека может полностью перемениться? Не думаю. Лично я в такие перемены не очень-то верю.

Кэнири бережно хранит в своей записной книжке несколько газетных вырезок (в эту книжку он никогда ничего не записывает, но всегда носит её в кармане и вынимает довольно часто, потому что в ее обложку вделано зеркальце). Есть там и те две заметки, о которых я уже упоминал: о рождении второй пары близнецов и о том, как сняли Кэнири со льдины; есть и вырезки, в которых сообщается об итогах районных турниров. В первый раз Кэнири вышел в районном турнире на 3-е место, а на следующий год, как сказано было в газете, «1-е и 2-е места поделили тт. Кэнири (охотник из колхоза «Утро») и Никифоров (счетовод колхоза имени Сергея Лазо)». Но вот заметок об итогах окружного турнира нет у Кэнири. Не стал он вырезать их из газеты, не захотел хранить в своей записной книжке и показывать каждому.

Что ж, не будем судить его за это слишком строго: не много найдется людей, которые любят похваляться своими поражениями. Но вряд ли, мой дорогой читатель, ты захотел бы, чтоб моя книга была похожа на записную книжку Кэнири, где хранятся заметки об одних лишь приятных событиях. Нет уж! И о нем и обо всех остальных я взялся рассказать правду, неприкрашенную правду. А она, как известно, соткана не из одних приятностей! Так что иногда мне приходится отозваться о ком-нибудь из своих героев и не очень уважительно.

Ну как, например, можно относиться с уважением к человеку, который не может сказать и десятка слов, не приврав чего-нибудь?! О любом из своих односельчан он без всякого зазрения совести наплетет за полчаса столько чуши, что на трех собачьих упряжках за три дня не вывезешь. А спроси его, зачем он это сделал, — он и сам не сможет объяснить.