– Я знаю это существо, – сказал Эммануил.
– Я Велиал, – сказал козлёнок, глядя на Зину. – Тот, кого ты заточила и кому ты теперь вернула свободу.
– Велиал, – сказал Эммануил. – Мой противник.
– Добро пожаловать в мой мир, – сказал Велиал.
– Это мой мир. – Возразила Зина.
– Был твоим. – Козлиный голос крепчал. – В своём нетерпении освободить всех узников вы освободили главного из них. Я сражусь с тобой, божество света. Я заведу тебя в пещеры, где никакого света нет. От твоего сияния ничего не останется, свет померк или скоро померкнет. До этого момента твоя игра была притворной, ты играл сам против себя. Бог света никак не мог проиграть, потому что с обеих сторон играл он сам. Теперь ты столкнулся с настоящим противником, ты, извлёкший порядок из хаоса, а из этого порядка – меня. Я подвергну твою власть испытанию. Ты уже допустил ошибку, освободил меня, не зная, кто я такой. Мне пришлось сообщить тебе это. Твоё знание несовершенно, тебя можно застать врасплох. Разве я не застал тебя врасплох?
Зина и Эммануил молчали.
– Ты сделал меня беспомощным, – продолжил Велиал, – ты заточил меня в клетку, а затем ты меня пожалел. Ты очень сентиментален, бог света, и это станет причиной твоего краха. Я обвиняю тебя в слабости, в неспособности быть сильным. Я есть тот, кто обвиняет своего создателя. Чтобы править, нужно быть сильным. Правят сильные, они правят слабыми. А ты вместо этого защищал слабых, ты предложил свою помощь мне, своему врагу. Посмотрим, было ли это разумно.
– Сильный должен защищать слабого, – возразила Зина. – Так говорит Тора. Это главная идея Торы, главный Божий закон. А как Бог защищает человека, так и человек должен защищать слабейших, вплоть до животных и растений.
– Это противно природе жизни, – сказал Велиал. – Законам её развития, тобою же и установленным. Я обвиняю тебя в нарушении твоих собственных биологических первооснов, в нарушении мирового порядка. Ну да, конечно же, освободи всех узников, выпусти в мир орды убийц. Ты уже начал – с меня. Прими мою благодарность, но теперь я должен уйти; у меня много дел, да и у тебя, пожалуй, не меньше. Отпусти меня.
Козлёнок спрыгнул на землю и убежал, Зина и Эммануил смотрели ему вслед. С каждым прыжком он становился крупнее.
– Он погубит наш мир, – сказала Зина.
– Да мы его прежде убьём, – сказал Эммануил. Он вскинул руку, и козёл исчез.
– Он не погиб, – вздохнула Зина. – Он спрятался в мире, замаскировался. Теперь мы не сможем его найти. Ты же знаешь, что Велиал не умрёт, подобно нам он бессмертен.
Обитатели прочих клеток шумно просились на свободу. Не обращая на них внимания, Зина с Эммануилом высматривали отпущенного ими козла – козла, получившего свободу делать всё, что ему захочется.
– Я ощущаю его присутствие, – сказала Зина.
– И я тоже, – мрачно согласился Эммануил. – Наша работа уже погублена.
– Но битва не кончена, – сказала Зина. – Как сказал он сам, битва ещё только начинается.
– Да будет так, – сказал Эммануил. – Мы с тобою будем сражаться вместе, бок о бок. Как то было в начале, до падения.
Зина наклонилась и поцеловала его.
Он ощущал её страх, её оглушительный ужас. Тот же ужас был и в нём самом.
А что же станется с ними? – спрашивал он себя. С людьми, которых я хотел освободить? Какую тюрьму построит для них Велиал с его безграничной способностью строить тюрьмы? Тюрьмы грубые и тюрьмы утончённые, тюрьмы внутри тюрем; тюрьмы для тела и, что много хуже, тюрьмы для разума.
Пещера Сокровищ, что под Садом: тёмная и тесная, без воздуха и без света, без настоящего пространства и настоящего времени – ловушка, которая сжимается и душит попавшийся в неё разум. И мы допустили это, я и Зина, мы стали соучастниками мерзкой козлотвари. Её освобождение – это их порабощение; печальный парадокс: мы дали свободу поработителю. В своём стремлении к безбрежной свободе мы сдавили и смяли души всех живущих.
И это коснётся всех их, от высших до низших. Так будет, пока мы не сможем загнать козлоногого вновь в его клетку, пока он не будет сидеть за решёткой. А теперь он повсюду, никем и ничем не сдержанный. Его обиталище в каждом атоме, он вдыхается как воздух. И каждое дышащее им существо умирает. Не полностью и не физически, но всё равно смерть неизбежна. Мы освободили смерть, смерть духа. Смерть каждого, кто ныне живёт и желает жить. Это наш дар им, сделанный с самыми добрыми намерениями.
– Кому какое дело до наших намерений, – заметила Зина, знавшая его мысли.
– Дорога в ад, – сказал Эммануил. Причём, думал он, в самом буквальном смысле.
Только эту дверь мы и открыли, дверь в могилу.
А больше всего мне жалко мелких существ, тех, что почти не обижали всех прочих. Они не заслужили такой участи. А этот козломорф подвергнет их наибольшим страданиям, он будет мучить их в меру их невинности – это его способ нарушить великое равновесие, сорвать и погубить План. Он будет преследовать слабых и уничтожать беспомощных, он обрушит всю свою мощь на наименее способных себя защитить.
И тут мы обязаны вмешаться, сказал он себе. Встать на защиту малых сих. Это наша первая задача, наша первая линия обороны.
Радостно взмыв в вашингтонское небо, Херб Ашер взял курс на Калифорнию, к Линде Фокс. Это будет самое счастливое время в моей жизни, сказал он себе. На заднем сиденье лежали чемоданы с одеждой и всем самым необходимым – он не планировал вернуться в Вашингтон, к Райбис, в ближайшее время, а может, и никогда. Новая жизнь, думал он, направляя машину по ярко обозначенному трансконтинентальному маршруту. Это как сон, думал он, сон, ставший явью.
А затем он вдруг заметил, что в машине звучит слащавая струнная музыка. Изумлённый и потрясенный, он перестал думать и вслушался. Ну да, конечно, «Саут Пасифик», песня «Я выкину его из головы». Оркестр о восьмистах девяти струнах, если считать их по отдельности. Может, колонки дуром включились? Нет, индикатор не горит.
Я в криогенном анабиозе! – подумал он. А рядом шарашит мощный УКВ-передатчик. На всех беспомощных узников «Крио-Лаб Инкорпорейтед» льются пятьдесят киловатт звуковой дребедени. Сучьи они дети!
Потрясённый и испуганный, он замедлил машину. Ничего не понимаю, думал он. Я же помню, как меня освободили из анабиоза; я лежал в заморозке десять лет, а затем они подобрали нужные органы и вернули меня к жизни. Так ведь всё и было, верно? А может быть, это криогенная фантазия моего омертвелого мозга? И это, и то, что сейчас… Ох, Господи, стоит ли удивляться, что это так походило на сон – это и был сон, и есть сон.
И Линда Фокс, она тоже сон. Мой собственный сон. Я придумал её, лёжа в анабиозе, и продолжаю придумывать сейчас. А мой единственный ключ – эта тошнотная музыка, сочащаяся из каждой щели. Без неё, без этой музыки, мне бы никогда не догадаться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});