– Правда? – спросил Эммануил; ведь если так, думал он, ты – воздушный дух, иначе говоря – ангел.
Зина снова продекламировала:
Сюда слетайтесь, неба певуны.Проснитесь и спешите в этот лес.Но пусть средь вас не будет злобных птиц,А те лишь, что добры и веселы.
– А это ты к чему? – изумился Эммануил.
– Перенеси нас сперва в Стенли-парк, – сказала Зина. – Ведь если это сделаешь ты, мыи вправду окажемся там, это не будет иллюзией.
Эммануил согласился.
Они бродили по зелёной траве среди огромных деревьев. Этого леса, думал Эммануил, никогда не осквернял топор лесоруба, он сохранился в первозданном виде.
– Невероятная красота, – сказал он Зине.
– Таков мир, – сказала она.
– А теперь скажи, кто ты такая.
– Я – Тора, – сказала Зина.
– В таком случае, – отметил, чуть помедлив, Эммануил, – я не могу сделать с миром ничего, не посоветовавшись прежде с тобой.
– И ты не можешь сделать с миром ничего такого, против чего я выскажусь, – добавила Зина. – Так решил ты сам в начале времён, когда ты меня сотворил. Ты дал мне жизнь, я – живое существо, которое мыслит. Я – проект мира, его строительный чертёж. Так ты замыслил, и так оно и есть.
– Отсюда и дощечка, которую ты мне дала, – заметил Эммануил.
– Взгляни на меня, – сказала Зина.
Он взглянул на неё и увидел молодую женщину, увенчанную короной и восседающую на престоле.
– Малхут, – сказал он. – Низшая из десяти сефирот.
– А ты – Вечный и Бесконечный Эн-Соф, – сказала Малхут. – Первый и высший из сефирот Древа Жизни.
– Но ты сказала, что ты Тора.
– В «Зохаре» Тора представлена как прекрасная девушка, одиноко живущая в заключении в высоком замке. Её тайный возлюбленный приходит к замку, чтобы взглянуть на неё, но все его попытки тщетны. Потом она появляется в окне, и он её видит, но лишь на мгновение. Ещё позднее она садится у окна, и он может с нею беседовать, но она скрывает лицо под вуалью… и отвечает на его вопросы очень уклончиво. И только после долгого времени, когда влюблённый готов уже отчаяться, что когда-нибудь её узнает, она наконец позволяет ему узреть её лицо.
– Раскрывая таким образом влюблённому все тайны, кои она хранила всё это долгое время в глубинах своего сердца, – сказал Эммануил. – Я знаю «Зохар». Ты права.
– Теперь ты узнал меня, Эн-Соф, – сказала Малхут. – Тебя это радует?
– Меня это не радует, – сказал Эммануил. – Ведь хотя всё, тобою сказанное – правда, с твоего лица не снята ещё одна вуаль. Остался ещё один шаг.
– Верно, – согласилась Малхут, юная прекрасная женщина, увенчанная короной и восседающая на престоле. – Но эту вуаль ты должен совлечь сам.
– И я это сделаю, – сказал Эммануил. – Я уже близок к разгадке, остался лишь шаг, один-единственный шаг.
– Ты пытаешься угадать, – сказала она, – но этого мало. И даже если твоя догадка окажется правильной, этого будет мало, ты должен знать.
– Сколь прекрасна ты, Малхут, – сказал Эммануил. – И понятно, что ты здесь, в мире, и ты любишь мир, ведь ты – сефира, представляющий Землю. Ты – это матка, в которой содержится всё, все остальные сефирот, составляющие Древо. Все эти прочие силы числом девять порождены тобой.
– И даже Кетер, из них наивысший, – спокойно заметила Малхут.
– Ты – Диана, царица фей, – сказал Эммануил. – Ты Афина Паллада, богиня справедливой войны, ты – царица весны, ты – Агиа София, Божественная Премудрость; ты – Тора, иже есть замысел и строительный чертёж вселенной; ты – Малхут каббалы, низший из десяти сефирот Древа Жизни, и ты же – моя подруга, моя собеседница и моя путеводительница. Но кто ты такая в действительности? Кто ты, если снять все эти личины? Я знаю, кто ты такая, и… – он накрыл её руку своей. – Я начинаю вспоминать. Падение, когда Божественное распалось.
– Да, – кивнула Малхут. – Теперь ты вспоминаешь и это, самое начало.
– Дай мне время, – сказал Эммануил. – Ещё чуть-чуть времени. Это трудно. Это болезненно.
– Я подожду, – сказала Малхут.
Она ждала, восседая на престоле. Прождала тысячи лет, и он видел на её лице терпеливое согласие ждать и дольше, ждать столько, сколько потребуется. И он, и она знали с самого начала, что настанет момент и они снова будут вместе. И вот они снова, как и в начале, были вместе. Всё, что ему оставалось, это назвать её имя. Назвать по имени – значит знать, думал он. Знать и призвать.
– Должен ли я назвать твоё имя? – спросил он.
Она улыбнулась своей прелестной, словно пляшущей улыбкой, но на этот раз в её глазах не было ни лукавства, ни обмана, вместо этого в них светилась любовь, бездонные глубины любви.
Николай Булковский, одетый для данного случая в форму генерала Красной Армии, готовился произнести речь перед толпой верных партийцев, собравшейся на главной площади Боготы. За последнее время Колумбия стала страной, где набор новых сторонников проходил наиболее успешно. Если бы Партии удалось перетащить Колумбию в антифашистский лагерь, катастрофическая потеря Кубы была бы более-менее компенсирована. А тут вдруг появляется кардинал Римско-Католической Церкви, и не какой-нибудь местный, а американец, специально присланный Ватиканом, чтобы путаться под ногами у Партии. Ну чего они всюду свой нос суют? – спросил себя Булковский. Булковский. Он оставил эту фамилию и был теперь известен как генерал Гомес.
– Дайте мне психологический профиль этого кардинала Хармса, – обратился он к своей колумбийской советнице.
– Есть, товарищ генерал. – Миссис Рейс положила перед ним досье вредоносного американца.
– У этого типа мозги набекрень повёрнуты, – констатировал Булковский по изучении досье. – Он по уши влез в теологию. Ватикан подобрал не того человека.
Мы из этого Хармса узлы вязать будем, сказал он себе, очень довольный, что церковники так прошляпили.
– Сэр, – почтительно заметила миссис Рейс, – кардинал Хармс известен своей харизмой. Где бы он ни появился, он привлекает толпы народа.
– Если этот тип появится в Колумбии, – сказал Булковский, – он привлечёт на свою гнилую репу обрезок свинцовой трубы.
Высокий гость вечернего телевизионного ток-шоу, Римско-Католический кардинал Фултон Стейтлер Хармс, впал в свой обычный многословно-нравоучительный тон. Ведущий, давно уже порывавшийся его прервать – для остро необходимой рекламной врезки, – нервно ёрзал на стуле.
– Их политика, – глаголовал Хармс, – провоцирует смуту, столь для них выгодную. Беспорядки и недовольство в обществе суть краеугольные камни безбожного коммунизма. Позвольте мне привести вам пример.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});