Читать интересную книгу Где апельсины зреют - Николай Лейкин

— Однако, господа, это ужъ слишкомъ! Развѣ можно такъ врать! воскликнулъ Граблинъ, перенесшій сюда бутылку вина и сидѣвшій тутъ-же.

— Какъ вы можете говорить, что мы времъ! Вѣдь вы не были у кратера и пока мы подвергали себя опасности жизни — вы спали на станціи. Тамъ на верху ужасъ что было, съ Глафирой Семеновной нѣсколько разъ дурно дѣлалось, она въ безчувствіи чувствъ была.

— Однако, зачѣмъ-же говорить, что письмо пишете на камнѣ изъ-Везувія, тогда какъ вы его пишете на станціи, за столомъ? И наконецъ, про опаленную бороду…

— А ужъ это наше дѣло.

— А ежели я Петру Гавриловичу Бутереву, по пріѣздѣ въ Петербургъ, скажу, что все это вздоръ, что письмо было писано не на камнѣ? Я Петра Гавриловича тоже очень чудесно знаю.

— Зачѣмъ-же это дѣлать? Глупо, неприлично и не по товарищески. Вѣдь все, что я пишу Бутереву, дѣйствительно было, но нельзя-же письмо писать безъ прикрасъ!

— Было, было, подтвердила Глафира Семеновна.

— Я про камень…

— Дался вамъ этотъ камень! Ну, что такое камень? Это для красоты слога. Садитесь сами къ столу и пишите кому-нибудь изъ вашихъ знакомыхъ письмо, что вы тоже были у кратера и сидѣли на горячемъ камнѣ.

— Ну, хорошо. Въ томъ-то и дѣло, что мнѣ тоже хочется написать письмечишко съ Везувія одному пріятелю, сказалъ Граблинъ и спросилъ:- А не выдадите меня, что я не былъ на Везувіи?

— Очень нужно! Мы даже и вашихъ пріятелей-то не знаемъ.

Граблинъ взялъ перо и попробовалъ писать на карточкѣ, но тотчасъ-же бросилъ перо и сказалъ:

— Нѣтъ, пьянъ… Не могу писать. И ля мянъ дроже и мальчики въ глазахъ.

— Такъ возьмите съ собой карточку домой и завтра въ Неаполѣ напишете, проговорила Глафира Семеновна.

— Вотъ это такъ. Я даже три возьму. Только, господа, не выдавать!

— Очень нужно!

— Вотъ что я женѣ написалъ! воскликнулъ Конуринъ. — "Милая супруга наша, Татьяна Григорьевна" и такъ далѣе. "Ахъ, если-бы ты знала, супруга любезная, на какую огнедышащую гору меня по глупости моей занесло! Называется она Везувій и земля около нея такая, что снизу внутри топится, изъ-подъ ногъ дымъ идетъ и ступать горячо, а изъ самаго пекла огонь пышетъ и головешки летятъ. Но что удивительно, поднялся я на эту гору трезвый, а не пьяный, а зачѣмъ — и самъ не знаю, хотя и ругалъ себя, что семейный и обстоятельный человѣкъ на такое дѣло пошелъ. главная статья, что таварищи затащили. Во время опасности изверженія вспоминалъ о тебѣ поминутно, но теперь благополучно съ оной горы спустился, чего и тебѣ желаю".

— Зачѣмъ-же вы на товарищей-то клепаете? Вовсе васъ никто не тащилъ на Везувій силой, замѣтила Глафира Семеновна.

— Ну, да ужъ что тутъ! развелъ руками Конуринъ. — Одинъ само собой я-бы и за границу-то не потащился, а не токмо что на Везувій. Ахъ, женушка, женушка, голубушка! Что-то она теперь дома дѣлаетъ? По часамъ ежели, то должно быть послѣ обѣда чай пьетъ, вздохнулъ онъ.

— Ну, а ты, Глаша, что написала? спросилъ жену Николай Ивановичъ.

— Ничего. Не ваше дѣло. Написала ужъ такую загвоздку, что Гликерія Васильевна отъ зависти въ кровь расцарапается, улыбнулась Глафира Семеновна. — Вонъ кружка на стѣнѣ, опускайте ваши письма въ почтовую кружку, прибавила она и, вставъ съ мѣста, опустила свое письмо.

Вскорѣ вернулись съ верхушки Везувія англичане и Перехватовъ, ходившіе смотрѣть на потокъ лавы. Перехватовъ былъ въ восторгѣ и говорилъ:

— Ну, господа, что мы видѣли, превосходитъ всякія описанія! Какъ жаль, что вы не пошли посмотрѣть на текущую лаву!

Но Перехватова перебилъ Граблынъ. Онъ набросился на него и съ бранью сталъ осыпать попреками, за то, что тотъ не разбудилъ его, чтобы подниматься на Везувій.

LXIV

Перебранка между Граблинымъ и Перехватовымъ продолжалась и во время обратной поѣздки въ шарабанѣ отъ желѣзнодорожной станціи до Неаполя. Граблинъ не унимался и всю дорогу попрекалъ Перехватова тѣмъ, что Перехватовъ ѣздитъ на его, Граблина, счетъ. Высчитывались бутылки вина, порціи кушаній, стоимость дороги, всѣ издержки, употребленныя Граблинымъ на Перехватова. Наконецъ, Граблинъ воскликнулъ:

— Чье на тебѣ пальто? Ты даже въ моемъ пальто ходишь.

— Врешь. Теперь въ своемъ, ибо я его заслужилъ, заслужилъ своимъ компаньонствомъ, прямо потомъ и кровью заслужилъ. Мало развѣ я крови себѣ испортилъ, возя тебя, дикаго человѣка, по всей Европѣ, отвѣчалъ Перехватовъ.

— Ты меня возишь, ты? Ахъ, ты прощалыга! Да на какія шиши ты можешь меня возить?

— Я не про деньги говорю, а про языкъ. Вѣдь безъ моего языка ты не могъ-бы и до Берлина доѣхать. А все затраченное на меня я опять-таки заслужилъ и пользуюсь имъ по праву, въ силу моего компаньонства и переводчества. Ты нанялъ меня, это моя заработанная плата.

— Хорошъ наемникъ, который бросаетъ своего хозяина на станціи, а самъ отправляется шляться по Везувіямъ! Нѣтъ, ужъ ежели ты наемникъ, то будь около своего хозяина.

Англичане хоть и не понимали языка, но изъ жестовъ и тона Граблина и Перехватова видѣли, что происходила перебранка, и пожимали плечами, перекидываясь другъ съ другомъ краткими фразами. Ивановы и Конуринъ пробовали уговаривать Граблина прекратить этотъ разговоръ, но онъ, поддерживая въ себѣ хмель захваченнымъ въ дорогу изъ ресторана виномъ, не унимался. Наконецъ Глафира Семеновна потеряла терпѣніе и сказала:

— Никуда больше съ вами въ компаніи не поѣду, рѣшительно никуда. Это просто несносно съ вами путешествовать.

— Да я и самъ не поѣду, отвѣчалъ Граблинъ. — Я завтра-же въ Парижъ. Ты, Рафаэлька, сбирайся… Нечего здѣсь дѣлать. Поѣхали заграницу для полировки, а какая тутъ въ Неаполѣ полировка! То развалины, то горы. Нешто этимъ отполируешься!

— Ты нигдѣ не отполируешься, потому что ты такъ сѣръ, что тебя хоть въ семи щелокахъ стирай, такъ ничего не подѣлаешь.

— Но, но, но… За эти слова знаешь?..

И Граблинъ полѣзъ на Перехватова съ кулаками. Мужчины насилу остановили его.

— Каково положеніе! воскликнула Глафира Семеновна. — Даже уйти отъ безобразника невозможно. Связала насъ судьба шарабаномъ со скандалистомъ. Ни извощика, ни другаго экипажа, чтобы уѣхать отъ васъ! И дернуло насъ ѣхать вмѣстѣ съ вами!

— А вотъ спустимся съ горы, попадется извощикъ, такъ и самъ уйду.

И въ самомъ дѣлѣ, когда спустились съ горы и выѣхали въ предмѣстье Неаполя, Граблинъ, не простясь ни съ кѣмъ, выскочилъ изъ экипажа, вскочилъ въ извощичью коляску, стоявшую около винной лавки, и сталъ звать съ собой Перехватова. Перехватовъ пожалъ плечами и, извиняясь передъ спутниками, послѣдовалъ за Граблинымъ.

— Дѣлать нечего… Надо съ нимъ ѣхать… Нельзя-же его бросить пьянаго. Пропадетъ ни за копѣйку. По человѣчеству жалко. И это онъ считаетъ, что я даромъ путешествую! вздохнулъ онъ. — О, Боже мой, Боже мой!

— Въ Эльдораду… приказывалъ Граблинъ извощику. — Или нѣтъ, не въ Эльдораду… Какъ его этотъ вертепъ-то? Въ Казино… Нѣтъ, не въ Казино… Рафаэлька! Да скажи-же, песъ ты эдакій, извощику, куда ѣхать. Туда, гдѣ третьяго дня были… Гдѣ эта самая испанистая итальянка…

— Слышите? Въ вертепъ ѣдетъ. Нахлещется онъ сегодня тамъ до зеленаго змія и бѣлыхъ слоновъ, покрутилъ головой Конуринъ и прибавилъ. — Ну, мальчикъ!

А въ догонку за ихъ шарабаномъ во всю прытъ несся извощичій мулъ, извощикъ щелкалъ бичемъ и раздавался пьяный голосѣ Граблжжа:

— Дуй бѣлку въ хвостъ и въ гриву!

Стемнѣло уже, когда шарабанъ подъѣзжалъ къ гостинницѣ. Конуринъ вздыхалъ и говорилъ:

— Ну, слава Богу, покончили мы съ Неаполемъ. Когда къ своимъ питерскимъ палестинамъ?

— Какъ покончили? Мы еще города не видѣли, мы еще на Капри не были, проговорила Глафира Семеновна.

— О, Господи! Еще? А что это за Капри такой?

— Островъ… Прелестнѣйшій островъ… и тамъ голубой гротъ… Туда надо на пароходѣ по морю… Въ прошломъ году съ намт по сосѣдству на дачѣ жила полковница Лутягина, такъ просто чудеса разсказывала объ этомъ гротѣ. Кромѣ того, прелестнѣйшая поѣздка по морю.

— Это значитъ вы хотите, чтобъ и по горамъ и по морямъ?..

— Само собой… А тамъ на Капри опять поѣздка на ослахъ…

— Фу! и на ослахъ! Вотъ путешественница-то!

— Послушай, душечка, обратился къ женѣ Николай Ивановичъ. — Вѣдь море не горы… Я боюсь, выдержишь-ли ты это путешествіе. А вдругъ качка?

— Я все выдержу. Пожалуйста обо мнѣ не сомнѣвайтесь. На Капри мы завтра-же поѣдемъ.

Конуринъ сидѣлъ и бормоталъ:

— Горы… море… По блоку насъ тащили, на веревкахъ на вершину подтаскивали… Теперь на мулахъ ѣдемъ, завтра на ослахъ поѣдемъ. Только козловъ да воловъ не хватаетъ.

— Въ Парижѣ въ Зоологическомъ саду я ѣздила-же на козлахъ.

— Ахъ, да, да… Оказія, куда простой русскій купецъ Иванъ Конуринъ заѣхалъ! Сегодня въ огнѣ былъ, а завтра въ море попадетъ. Прямо изъ огня да въ воду… Оказія!