Читать интересную книгу Обретение крыльев - Сью Кидд

8 октября 1828 года

Моя дорогая Сара!

Меня ждет публичное отлучение от Третьей пресвитерианской церкви. Похоже, меня осуждают за недавние посещения квакерских собраний. Мать возмущается. Считает, что мое падение началось в день, когда я отказалась от конфирмации в церкви Святого Филипа. Послушать ее, так в свои двенадцать я была марионеткой, за чьи ниточки ты тянула, а теперь я взрослая марионетка двадцати четырех лет, которой ты управляешь из Филадельфии. До чего же ты ловкая! Мама также не преминула заметить, что благодаря своей гордости и дерзкому языку я незамужняя марионетка.

Вчера меня навестил его преподобие Макдауэлл, увещевал вернуться к «пастве богоизбранных», или же, как он сказал, меня вызовут на церковное заседание, и я предстану перед судом по обвинению в нарушении клятвы и пренебрежении к богослужению. Что скажешь на это? Я ответила как можно спокойнее: «Пришлите повестку в ваш суд, я приду и буду защищаться». После чего предложила ему чая. Как говорит мама, я горда и горжусь даже своей гордостью. Но когда он ушел, я побежала к себе в комнату и дала волю слезам. Меня будут судить!

Мама говорит, я должна отказаться от квакерских глупостей и вернуться к пресвитерианам или Гримке не миновать публичного скандала. Это случалось с нами и прежде, верно? Импичмент отца, жалкий Берк Уильямс и твое внушающее благоговение бегство на Север. Теперь мой черед.

Остаюсь верной себе. Твоя сестра

Нина. * * *

В течение следующего года мои письма к Нине заменили дневник, который я вела со смерти отца. Я рассказывала ей, как практиковалась в произнесении «Злой Уилли Уигл», писала об опасении, что моя дикция помешает осуществить большую мечту. Рассказывала о мучении каждую неделю видеть на собраниях Израэля, о том, что он избегает меня, а его сестра Кэтрин заметно ко мне подобрела. Когда я вернулась сюда, не могла даже вообразить столь резкой перемены.

Я посылала Нине наброски студии и пересказывала наши с Лукрецией разговоры. Держала ее в курсе самых насущных предложений, витающих в Филадельфии: не допустить изгнания свободных негров из белых округов и упразднения в молитвенных домах «скамьи для цветных».

«Для меня стало большим откровением, – делилась я с ней, – что отмена рабства отличается от стремления к расовому равенству. В корне всего – расовые предрассудки. Если этого не исправить, бедственное положение негров не изменится и после отмены рабства».

В ответ Нина восклицала: «Хотелось бы мне приклеить твое письмо на афишную тумбу на Митинг-стрит!»

Эти строки я прочла с удовольствием.

Сестра писала о ссорах с матерью, унылых собраниях в молитвенном доме квакеров и откровенном остракизме, которому она подвергалась. «Сколько еще мне пребывать на этой земле рабства?» – недоумевала она.

Как-то в пасмурный летний день Лукреция вложила мне в руку письмо.

12 августа 1829 года

Дорогая Сара,

несколько дней назад я шла к больной из нашего собрания и на углу Мэгазин и Арчдейл-стрит увидела двух мальчишек – самых обычных, – которые вели в работный дом перепуганную рабыню. Она умоляла их не делать этого, а увидев меня, стала жалобно просить: «Пожалуйста, госпожа, помогите мне». Что я могла сделать?

Теперь я вижу, здесь я бессильна. Я приеду к тебе, сестра. Уеду из Чарльстона и поплыву в Филадельфию в конце октября, после штормов. Мы будем вместе, и нам ничего не будет страшно.

С неизменной любовью,

Нина. * * *

Я ждала Нину уже неделю, сидя у окна моей новой комнаты в доме Кэтрин. Коварная ноябрьская погода задерживала корабль сестры, но вчера тучи рассеялись.

Сегодня. Сегодня обязательно.

На коленях лежал тонкий сборник квакерских молитв, но я не могла сосредоточиться. Закрыла его и принялась вышагивать взад-вперед по узкой комнате, непритязательной маленькой келье, похожей на ту, что ожидала Нину на другой стороне коридора. Интересно, что она о ней подумает.

Тяжело было покидать Лукрецию, но в ее доме не нашлось комнаты для Нины. Хозяйкой Грин-Хилла стала невестка Израэля, что позволило Кэтрин вернуться в небольшой городской дом. И когда она предложила нам снимать комнаты у нее, я с облегчением согласилась.

Я вновь подошла к окну, вгляделась в клочки голубого неба над головой, потом перевела взгляд на заполненную желтыми листьями вязов улицу. И вдруг подивилась своей жизни. Какой странной она оказалась, как отличалась от того, что я себе представляла. Дочь судьи Джона Гримке – патриота Юга, рабовладельца, аристократа, – живущая в аскетическом доме на Севере, незамужняя аболиционистка.

В конце улицы показался экипаж. Я на миг оцепенела, завороженная цоканьем конских копыт и маленькими вихрями листьев, взметающихся от движения. Но в следующий миг сорвалась с места и побежала.

Нина открыла дверь экипажа и, увидев, как я мчусь к ней без шали, с растрепавшимися рыжими волосами, засмеялась. На ней была длинная черная накидка с капюшоном. Она откинула капюшон и, сияя, посмотрела на меня.

– Сестра! – воскликнула она, вышла из экипажа и бросилась ко мне в объятия.

Часть шестая

Июль 1835 – июнь 1838

Подарочек

Утром я стояла у кровати и смотрела на маму, а она спала, как дитя, подложив ладони под щеку. Очень не хотелось будить, но все же я похлопала ее по ноге, и она открыла глаза.

– Можешь встать? – спросила я. – За тобой послала маленькая госпожа.

Маленькой госпожой мы называли Мэри, старшую дочь Гримке. В начале лета она овдовела и, едва похоронив мужа, передала чайную плантацию своим мальчикам, заявив, что слишком долго была отрезана от мира. И вот она появилась здесь с девятью рабами и таким ворохом одежды и мебели, который дом вместить не мог.

– Не обязательно было тащить за собой всю плантацию, – заявила ей госпожа.

– Может, мне и деньги стоило оставить? – парировала Мэри.

Именно теперь, когда госпожа с трудом размахивала тростью с золотым набалдашником, появилась маленькая госпожа, чтобы занять место старшей. У нее залегли темные круги под глазами, появились серебряные нити в волосах, но характер остался прежний. Со времен детства Мэри нам больше всего запомнилось ее ужасное обращение с горничной Люси – второй дочерью Бины. В день, когда сюда со всей свитой явилась Мэри, из кухни с криком выскочила Фиби.

– Люси, Люси! – Никто не ответил, и Фиби бросилась к маленькой госпоже. – Вы привезли мою сестру Люси?

Маленькая госпожа остолбенела на миг:

– Ах, ее. Она давно умерла. – Мэри не смотрела на потрясенное лицо Фиби, только на ее кухонный фартук. – Не знаю, когда вы подаете дневную еду, но с этого момента обедаем в два часа.

В комнатах рабов было не протолкнуться. Некоторые слуги спали на полу. Тетка и Фиби не знали, как накормить такую толпу, а маленькая госпожа заставила меня с матушкой сшить новые ливреи и домашние платья для всех. Добро пожаловать к Гримке! Она не взяла с собой швею, но привезла всех прочих, в том числе и троюродного брата. У нас появились новый дворецкий, прачка, персональная горничная маленькой госпожи, кучер, лакей, конюх, новый помощник по кухне, дому и двору. Сейба разжаловали в садовники, теперь он работал со Скай, а Гудис, бедный Гудис, целыми днями сидел в конюшне, обстругивая палки. Мы с ним потеряли даже ту каморку, где иногда занимались любовью.

Сейчас в подвальной комнате матушка даже не оторвала головы от подушки. Она не привыкла к маленькой госпоже.

– Что ей от меня надо?

– Сегодня у нас большой прием с чаем, и она хочет, чтобы ты пришила к салфеткам ленточки. Как будто, кроме тебя, некому! Меня она послала накрывать столы.

– Где Скай?

– Моет парадное крыльцо.

Матушка выглядела изможденной. У нее усилились боли в желудке, она всю неделю почти не притрагивалась к еде. Она медленно приподнялась, такая исхудавшая, словно стебель, растущий из кровати.

– Мама, ложись. Я сама пришью эти ленты.

– Ты хорошая девочка, Подарочек, и всегда была хорошей.

Лоскутное одеяло с семейными преданиями лежало в ногах постели, поближе к ней. Она расстелила его поверх ног. Стоял жаркий июльский день, и у меня мелькнула мысль: не потому ли мама мерзнет, что конец ее близок? Но она стала вертеть одеяло, пока не нашла первый квадрат.

– Вот моя бабушка, и падают звезды, в день, когда ее продали.

Я села рядом с мамой. Ей не холодно, она просто захотела снова рассказать семейную историю. Свою любимую.