Читать интересную книгу Сандро из Чегема. Том 3 - Фазиль Искандер

— Эсма! — крикнула Кама и, рванув ворота, вдруг замерла, вспомнив о собаках: — Пошли вон! Кому говорят, пошли!

Собаки, возможно, узнав всадников, уже подъехавших к воротам, стыдливо отошли, издали подлаивая.

Сестра и муж въехали во двор, и лошади боком, выбрасывая из-под копыт ошметки дерна, горячась от близости воли, спустились по крутому косогору на ровную лужайку двора.

— А мы не ждали! А ты приехала! — кричала Кама, не отставая от лошади сестры. Сидя на женском седле, Эсма, улыбаясь, посматривала на нее сверху большими серыми глазами, чуть склоняя свое красивое, похудевшее после болезни лицо.

Братья уже выскочили из кухни и, схватив лошадей под уздцы, помогли всадникам спешиться. Мать, подбежавшая вместе с сыновьями, обняла дочку и, целуя, прильнула к ней. Потом бабка степенно подошла к внучке, несколько раз провела рукой возле ее лица, что означало: «Да падут твои болезни на мою голову!» — после чего обняла ее. Сквозь смех радостной встречи, отвечая на беглые вопросы, Эсма по абхазскому обычаю быть сдержанней всего по отношению к самому любимому, не спрашивала о сыне, но поневоле через головы толпящейся родни искала его глазами, наконец нашла и, просияв, не выдержала:

— Кемальчик!

Малыш с самого начала, увидев мать, застыдился, насупился и опустил голову. Сейчас, услышав ее голос, он еще ниже опустил голову и, взяв в руки яблоко, лежавшее рядом на шкуре, сделал вид, что углубился в изучение его поверхности.

Высокая, тонкая, как бы прорываясь сквозь сопротивляющийся воздух, вся облепленная струящимся шелком, сестра кинулась к сыну.

— Узнает! Узнает! Он только стыдится! — кричала Кама, поспевая за ней и держа в руке раскрытый голубой зонт. Зонт одушевленно упрямился, вихлялся, и Каме казалось: он недоволен, что его держит ненарядная девочка.

Мать схватила в охапку Кемальчика, приподняла его, прижала к себе и стала жадно целовать.

— Ну, ты скучал по маме? — то и дело спрашивала она, прерывая поцелуи и ревниво заглядывая в лицо сына порозовевшим лицом.

— Цыплята, — наконец сказал мальчик, потянувшись из рук матери в сторону наседки и щебечущих цыплят. Он хотел отвлечь внимание матери от стыдного вопроса.

Братья расседлали лошадей, протерли им спины и пустили пастись во дворе. Поставив седла на перила веранды, они уселись на траву у подножия яблони, где собралась вся компания.

Эсма, держа ребенка на коленях, сидела у края колоды. Рядом примостился Сандро, следом муж Эсмы, а дальше все тот же неведомый гость, который, по веселому наблюдению Камы, с приездом сестры и ее мужа почему-то сделался еще более неведомым. Смысл его пребывания здесь окружающим, мягко говоря, был не вполне ясен. Судя по выражению его собственного лица, он и сам уже не мог уловить этого смысла.

— Где ты купила такую красивую штуку? — спросила Кама, все еще вертя в руках раскрытый зонт.

— Он привез из города, — кивнула сестра, с мимолетной нежностью улыбнувшись мужу. Тот смущенно опустил голову.

— Надо же! — выдохнула Кама и, закусив губу, замерла с выражением вдохновенного любопытства, словно на миг подглядела в щелочку жизни ослепительную, вечную тайну любви…

…Если бы Кама знала, что через год у сестры родится девочка, а еще через год муж ее будет убит шальной пулей одного из двух повздоривших соседей (он пытался остановить их от крови), а еще через год ее сестра с унизительной для родственников мужа быстротой, вот в этом же голубом платье, сбежит из дому к новому мужу, и родственники погибшего, в знак возмездия за позорную быстроту, упрячут от нее детей, и она, осатанев от яростной тоски по детям, повесится в доме нового мужа, кстати, в этом же платье, словно для того, чтобы, в лучшем виде представ перед Богом, умаслить и умолить его за любовное помешательство и временное забвение детей, но тут муж ее (новый, конечно!), случайно вернувшись откуда-то, войдет в дом и, увидев ее висящей в петле, успеет перерезать шнур и спасти ее. И тогда соберется совет старейшин села, и они решат, что детей надо матери вернуть, и вернут детей.

Если бы Кама знала, но она ничего не знала и, только на миг задумавшись о тайне любви, снова начала вертеть в руках праздничный зонт.

— Кама, ты мне его сломаешь, — сказала сестра и, протянув руку, взяла зонт.

Кемальчик приподнял радостно заголубевшее лицо, но тут сестра чем-то щелкнула, и зонт сжался, погас. Эсма положила его рядом с собой и стала расспрашивать у братьев о чегемских родственниках и делах Большого Дома. Разговор принял семейный характер, и гость, смущенно взглянув на Сандро, сказал:

— Я, пожалуй, пойду к своим…

— Ну, ладно, — с неприятной легкостью согласился Сандро, хотя все же добавил: — А то бы подождал геологов, и кутнули бы вместе.

— Нет, я пойду, — сказал гость, вставая и думая про себя: да будь ты проклят со своими геологами!

— Ты купатый? — вдруг спросил Кемальчик, видя, что гость уходит, и как бы в последний раз пытаясь установить истину.

Братья, сидевшие на траве, расхохотались, думая, что этот вопрос задан гостю в первый раз, а Каме было особенно смешно оттого, что они так думают.

— Что за глупости, Кемальчик? — строго спросила мать у сына, а гость, пожав плечами, почувствовал, что этот вопрос, прозвучавший из уст ребенка, сидящего на руках красивой женщины, почему-то особенно неприятен.

Все встали на ноги в знак внимания к уходу гостя, который самим поступком своего ухода несколько прояснился, хотя и не до конца. Гость, сопровождаемый Сандро, пошел к воротам.

— Что это за человек? — полюбопытствовали братья, когда Сандро вернулся и уселся на свое место.

— Да так, никчемный человечишка, — махнул рукой Сандро, как бы досадуя о потерянном на него времени, — даже о Большом Снеге толком не мог ничего рассказать…

Мать вышла из кухни, снова неся в переднике кукурузу. На этот раз она сзывала своих кур, чтобы поймать одну из них и поджарить для гостей. Она рассыпала кукурузу у самых своих ног, и, когда сбежавшиеся куры стали клевать зерна, ловко пригнувшись, поймала одну из них, которая была на вид пожирней.

— Мальчики, прирежьте мне ее, — крикнула мать, обращаясь к сыновьям и придерживая за крылья квохчущую курицу.

— Давай ты, Иса, — сказали братья, подшучивая над его излишней, как они считали, сердобольностью.

— Мне сейчас неохота, — ответил Иса, стесняясь своей сердобольности и наивно скрывая ее.

Кязым, посмеиваясь, встал, подошел к матери, взял у нее курицу и, придерживая ее за ноги, снес ей голову бердышом, положив ее на полено.

Разговор под яблоней некоторое время вертелся вокруг болезни сестры и взаимных новостей обоих сел. Навею это стало неинтересно, и он пошел читать книгу возле бабки, все еще продолжавшей щелкать челноком. Она была хоть и суровым, но все же единственным его слушателем.

Сандро тоже показались эти новости скучноватыми, но так как он никогда никакой книги не читал, кроме книги своей жизни, он решил свежим людям кое-что рассказать из нее.

— Вот ты говоришь, что любишь охоту, — обратился он к мужу сестры, хотя тот ничего такого не говорил. Он и в самом деле был хорошим охотником, но сейчас ничего такого не говорил. — А у меня на охоте был вот такой случай, — продолжал Сандро. — Вышел я однажды из лесу на речку верстах в десяти от Чегема. И встречаюсь там с одним стариком.

— Слушай, — говорит, — ты охотник?

— Вроде бы, — говорю.

— Рыбу убить можешь?

— Смотря какую, — говорю.

— Сома, — говорит, — убить можешь? Распроклятого сома, что разорил меня?

— Не знаю, — говорю, — а чем он тебя разорил?

— Чудеса, — говорит, — да и только! Тут недалеко есть заводь, над которой растет развесистая ольха. Там коровы в полдень собираются отдыхать. Все коровы лежат или стоят в тени ольхи. А моя блудница заходит прямо в воду почти по горло и стоит там. А в этой заводи большой сом живет. И вот этот сом каждый раз подплывает к ней и — чмок! чмок! чмок! — все молоко у нее высасывает из вымени.

— А ты, — говорю, — видел его?

— Сома-то, — говорит, — я видел. Да что толку! Он же незаметно под нее подплывает. Да и видеть не надо! Корова каждый день с пустым выменем приходит домой. Даже собственного теленка вспоить не может. Понравилось ей, блуднице! Другие коровы как коровы, лежат на берегу, а моя лезет в воду. Я ее гоню, конечно, но не могу же я сюда приходить каждый день. Разорила меня, проклятущая!

— Но когда ты ее не пускаешь в воду, — говорю, — она доносит до дому молоко?

— Точно, — говорит, — доносит. Но не могу же я каждый день приходить сюда и стеречь ее. Помоги, добрый человек, убить сома.

Интересно мне стало.

Подошли мы к этой заводи. В самом деле, над водой большая развесистая ольха и глубокая заводь. Я всматриваюсь в воду. Сверху водомерки прыгают, а в глубине ничего не видно.