Эх, дети!
Сова и выдра
Повадилась ночевать, вернее, дневать около моей избушки ястребиная сова. Маленькая, невидная. Чуть крупнее кедровки, и ничего хищного в облике. Всю ночь она охотилась, а с рассветом усаживалась на вершину сухой лиственницы и спала там весь день.
Веточка под нею в спичку толщиной, кажется, забудешься и загремишь вниз. Нет, держится. Так у нее ноги устроены. Чем сильнее на них нажимает птица, тем крепче когти обхватывают ветку. Повернется «лицом» к солнцу и целый день не шелохнется. Хотя как же так? Утром она повернута к солнцу, в обед — к солнцу, вечером тоже глядит на него. А оно-то на месте не стоит.
Живущие у зимовья синички и поползни почти не обращают на нее внимания. Под корой ковыряются, цивикают, туда-сюда летают, а в ее сторону даже и глаз не кинут. Не боялись совы и собиравшиеся на берегу реки белые куропатки. Известно, куропатки, глухари, рябчики — большие любители покопаться в гальке. Эти камешки помогают им в пищеварении. Как-то я наблюдал за куропаткой на дороге, по которой только что прошел бульдозер. Он выравнивал бровку и открыл целые россыпи камешков. Куропатке их нужно было десяток, ну, может, немного больше. Я набрал бы их за одну-две минуты. Она же копалась больше часа. Ковырнет клювом, перевернет камешек, посмотрит на него, качнет головой — не подходит, мол, и ищет снова. Наконец как будто бы удовлетворилась. Взлетела и, описав дугу, опустилась на дорогу… собирать камешки.
Еще осенью я попросил знакомого бульдозериста подрезать у меня небольшой холмик. Получился отличный галечник с ровной площадкой, обрывчиком и даже маленьким козырьком. После снегопадов я расчищаю его деревянной лопатой. О моем галечнике уже знают птицы и звери. Почти каждое утро сюда заглядывают суетливые куропатки и степенные глухари. Интересно, что куропатки прилетают все вместе — и петухи и курочки, а глухари порознь. Иногда на галечник заглядывает заяц, а однажды завернул лось — посмотреть, что это за пятно темнеет среди снежных сугробов.
Как-то утром я возился с дровами и вдруг слышу, мои куропатки заклекотали. У них это бывает. Расшумятся на перемену погоды или испугаются чего. Куропатки закричали «ве-ве! бе-бе-бе-блек!», захлопали крыльями и стихли. Наелись, думаю, и улетели. И внимания не обратил, что сова с лиственницы тоже исчезла.
Занес я дрова в избушку и направился к реке за водой. Иду, ведром брякаю. Вдруг из-за деревьев навстречу сова. Не долетев нескольких метров, уселась на ивовую ветку и начала пристально всматриваться мне в лицо. Я на нее:
— Кыш отсюда!
Она крыльями взмахнула и пересела еще ниже. Что это с ней? Мне в голову полезли разные рассказы, в которых животные ищут помощи у человека. Я никогда не верил этому, но ведь сова Путь ли не в руки просится.
Смотрю на птицу. Все у нее в порядке. Крылья целые, длинный полосатый хвост на месте. Вот только на лапах что-то краснеет. Словно по ним кровью мазнули.
Сова наклонилась так, что ее ярко-желтые глаза оказались совсем рядом, и вдруг как закричит: «кик-кик-кик!» Потом клювом щелк-щелк.
— Да иди ты отсюда!
Ведро громыхнуло, птица сорвалась с ветки и улетела на свою лиственницу. Там она устроилась на вершине и принялась чистить клюв.
Подхожу к галечнику и вижу, под обрывом лежит растерзанная куропатка. Вокруг перья. Снег и камни в крови. Оказывается, сова не помощи просила, а совсем наоборот. Поймала куропатку и, заметив мое приближение, кинулась защищать добычу. Не звякни я ведром, чего доброго, бросилась бы на меня.
Отнес воду домой, возвратился, а куропатки нет. Неужели сова успела унести? Нет. Сидит, голубушка, на старом месте и дремлет. Так куда же подевалась куропатка? И был-то я в избушке не больше десяти минут — подбросил дров и налил воды в кастрюлю. Осматриваю растущий рядом с галечником тальник и вдруг замечаю пропаханную в снегу борозду. Выдра! Точно, она! У выдры на лапках перепонки, и поэтому ее след с другим не спутаешь. Канавке добежала до промоины и оборвалась у самой воды.
Оляпкина память
В ноябре рассвет приходит поздно. Уже восьмой час, а за окном сплошная темень. Дрова давно прогорели, таившийся у порога холод полонил избушку и начинает пробираться в спальный мешок. Просыпаюсь от этого холода и какое-то время лежу, прислушиваясь к звукам, что доносятся из-за толстых бревенчатых стен. Сначала ухо ловит только шум ветра в вершинах лиственниц да погулькивание близкого переката. Но вот откуда-то долетает еле слышное: «блек-блек-блек!» Это кричит выбравшийся из снежной лунки краснобровый куропач. Выспался, проголодался и торопит стаю. Я даже представляю, как он стоит на пригорке, вертит головой и дергается всем телом.
«Фуг-фуг-фуг» — прошумело над самой крышей. Показалось, даже воздух качнулся у моего лица. Куропатки минули просеку, на которой стоит избушка, обогнули лиственничную гривку и опустились в тальниковых зарослях. Это совсем рядом, в метрах четырехстах. Там глубокий снег, и, на мой взгляд, куропаткам совершенно не к чему гонять на ночлег за реку. Но птицы осторожничают.
Пугает шум недалекой реки? А может, зайцы? Эти зверьки набили в тальниках большие тропы и всю ночь носятся по ним.
«Тук-тук-тук-тук! цвик-цвик!.. тук-тук-тук-тук!..» И постукивание и цивиканье принадлежит двум черноголовым синичкам, что держатся у моей избушки с самого лета. Не пойму, отчего их только две. Возле жилья всегда можно найти какую-нибудь поживу. Но, кроме этих синичек, кедровки и красноголового дятла желны, за всю зиму у избушки не появилось ни одной птицы. Наверное, чужаки предпочитают не нарушать установленных границ.
Вчера я сварил пшенную кашу, половину съел, а остальное пересыпал в миску и выставил на холод. Выносил еду уже в сумерках, а синички, гляди, отыскали!
Они цвиркнули и замолчали. Даже кашу перестали клевать. Может, наелись?
«Так-так-так-так!..» Удары тяжелые, но не частые, словно кто-то старательно заколачивает в крышу длинный гвоздь. Это кедровка. Прилетела, выжила синиц и принялась набивать зоб.
Нет, так дело не пойдет. Освобождаю из спальника руку и барабаню пальцами по стеклу. Кедровка притихла, но вскоре застучала снова. Хитрая птица знает, что через окно я ее не достану. Пока не скрипну дверью — не улетит. А если и улетит, то недалеко. Спрячется за ближней лиственницей, словно и нет ее. Вот когда наестся — другое дело. Начнет орать на всю тайгу, как будто она здесь самая главная.
«Фью-твить-твить! фью-твить-твить!» — веселая переливчатая песенка родилась у самого окна и тут же растаяла. Даже кедровка притихла и тайга не шумит. Плеснула вода, звякнула льдинка, и снова: «фью-твить-твить! фью-твить-твить!» Поет хозяйка студеной реки Фатумы — оляпка. С виду она похожа и на скворца и на дрозда немного, а вот хвост, как у поползня, кургузый. Сначала оляпка жила у старой вырубки. Я часто встречал ее, когда проходил мимо. Но осенью рыбаки перегородили реку железной сеткой, вода свернула в сторону и потекла по новому руслу. Целый месяц я не видел оляпку и уже забыл думать о ней, как вдруг вот так же на рассвете проснулся и услыхал ее песню.