Читать интересную книгу От часа тьмы до рассвета - Вольфганг Хольбайн

Я все еще чувствовал странную легкость, как будто я лежал на легком облачке. А потом этот запах… Должно быть, я еще сплю, решил я. В стерильной больничной палате, в которой я находился, не может пахнуть горелой шерстью, это только мне кажется, мои ощущения меня обманывают. Черт возьми, почему мне не может сниться что-нибудь более приятное, а не то, что вновь вызывает во мне чувство горящей от боли кожи на заднице и слез, льющихся по нежным, мальчишеским щекам? Неужто реальность была недостаточно ужасной, чтобы я заслужил, чтобы мне приснилась Перис Хилтон, лежащая под моим дрожащим от возбуждения телом, или еще лучше — сверху!

Я открыл глаза и обнаружил себя всего лишь в маленькой больничной палате. И все еще пахло моим паленым рождественским подарком. Сон был какого-то потрясающе упорного сорта, должно быть, потому, что это был не сон, а короткое, яркое воспоминание из детства во сне, которое вернуло меня к тому печальному новогоднему празднику.

— Проклятый сон! — тихо выругался я. Я медленно осмотрел сверху вниз свое тело. Моя левая рука лежала на моей груди и дрожала, как будто я теперь еще и страдал болезнью Паркинсона. Я хотел поднять ее и ощупать голову, лицо и шею, но она просто не слушалась. Скорее зачарованно, нежели испуганно я наблюдал за этим феноменом. Что это? Мышечный спазм? Нет. Я ничего не чувствовал…

— Конечно нет. Я просто все еще сплю, — пробормотал я вполголоса, но мои слова не только не прогнали беспокойство, которое пришло на смену растерянности, но даже не ослабили его. И было еще кое-что, что изменилось…

Тонкая ночная сорочка, в которую меня переодели после операции, к моему стыду, пропала, и я лежал абсолютно голый, если не считать чулок от тромбоза, которые доходили до бедер. Я думал, что я не могу выглядеть еще позорнее, чем в этой сорочке и чулках, которые и сам Мерлин Менсон не отважился бы надеть. Но оказалось, что может быть и хуже. Нужно было еще отнять у меня и рубашку.

Но еще ужаснее, чем стыд, было гнетущее подозрение, которое вдруг без всякого предупреждения и очень отчетливо появилось у меня в голове, что я, возможно, частично парализован. Если моя левая рука не подчиняется мне, то вполне возможно, что я потерял контроль и над остальным своим телом.

Я посмотрел на пальцы ног, которые были одеты в синтетические чулки, и всеми силами сосредоточился на том, чтобы пошевелить ими. У меня гора с плеч свалилась, когда я обнаружил, что хотя бы они пока еще слушаются команд моего мозга. Я должен взять себя в руки! С моей рукой всего лишь спазм. Раньше я никогда не был таким паникером!

Ой ли? А кем я был раньше? И какого черта то, что было позавчера, я называю «раньше»? Ладно, здесь и теперь совершенно не подходящее место и время, чтобы философствовать о моей личности. Гораздо важнее мне подумать о том, что случилось с моей рубашкой и почему моя грудь так покраснела. У меня под мышками протянут эластичный ремень, и…

Все без исключения электроды, которые были прикреплены ко мне, отсутствовали! Остались только инфузионные иглы и трубочки, ведущие к ним. И даже игла, ведшая к моей правой руке, была удалена, а там, где она лежала на простыне, расплылось серое пятно, там вытек физраствор, или что там еще могло быть. Белые пластыри были испачканы кровью. Если это не сон, то у меня появился шанс для побега! Приборы не смогут уловить больше моих движений!

И все-таки я с осторожностью взглянул на кривые мониторов, дрожа всем телом и принимая сидячее положение на кровати. Но ни один прибор не пикнул. Казалось, все в порядке.

Ну а что они могли чувствовать, если электроды были отключены, проворчал мой внутренний голос, Я хотел полностью выпрямиться, но вдруг застыл на ходу.

У моей постели лежали два трупа. Один врач. На его дряблых щеках красовались ярко-красные следы ожога, его бакенбарды были наполовину сожжены. Запах, вспомнил я. Эта вонь, которая заставила меня вспомнить новогодний праздник, — это его бакенбарды. Рядом с медиком в белом халате лежал дефибриллятор, электрошоковый инструмент, который используют, чтобы заставить снова работать сердце при клинической смерти. Я достаточно долго жил один, чтобы, увидев реквизит, частенько появляющийся в медицинских сериалах на частных каналах, все понять. Очевидно, врач был убит электрошоком.

Прямо у моих ног, непосредственно перед стулом, на котором еще недавно сидел фон Тун, лежала молодая рыжеволосая женщина, которую я, к своему ужасу, в первое мгновение принял за Элен. Я с облегчением вздохнул, когда увидел, что это не она, а гораздо более молодая девушка, возможно, медсестра, если не ученица. В отличие от врача, ее конечности были не выпрямлены, а скорчены, будто в судороге. Своей хрупкой ручкой она словно обнимала ножку стула. Кто-то вонзил ей в горло большой шприц с огромной иглой.

Я осмотрел оборудование возле моей постели. Шприц с успокоительным! Он отсутствовал. Ну конечно же. Это же он торчит в горле девушки. Ледяной озноб паники пронзил мое тело, я затравленно оглянулся вокруг, но, кроме меня и двух трупов, в комнате никого не было. Что здесь произошло?

Тут был убийца, пронеслось у меня в голове. Убийца, который убил Стефана, Эда и Марию. Должно быть, он преследовал меня, проник в этот странный госпиталь, в котором практиковали девяностолетние старики, которые едва ли могли что-то видеть. Но тогда почему он не убил меня? Должно быть, ему помешали, но тогда почему больше никого нет в комнате? Почему я не слышал тревоги? Черт! Эти приборы трещали и пищали, стоило мне только пошевелить пальцем, но ничто не помешало убийце самым жестоким образом лишить жизни двух человек в этой комнате! Они, наверное, звали на помощь, черт возьми! Куда я попал? Что это за больница?

Кончиками пальцев правой руки я ощупал себе грудь. Было такое ощущение, что я прикасаюсь к мертвому телу, к чему-то, что мне не принадлежит. Мои пальцы прикасались к моей груди, но я ничего не чувствовал. Кончиками пальцев я ощущал, что что-то ощупываю, а моя грудь не чувствовала никаких прикосновений. Может быть, все же убийца покончил со мной…

Ерунда! Я жив. Я все чувствую, только вот моя грудь онемела, и к тому же она почему-то покраснела. Наверное, я получил несколько разрядов тока. Так этот врач вернул меня к жизни…

И за это должен был умереть.

Я должен постараться исчезнуть отсюда, и как можно быстрее. Если убийца посчитал необходимым убить кого-то, кто спас мне жизнь, то скорее всего он вернется сюда. И почему он исчез отсюда, я спрашивать его не стану, это уж сто пудов. В конце концов, это скорее преимущество, что криков о помощи врача и его ассистентки никто не услышал. Я судорожно нащупывал катетер на шее. Там были зажимы, значит, я просто могу отсоединить инфузионные трубочки. Дрожащими пальцами я освободился от них и попытался выпрямиться, еще не и отсоединив последний шланг, держась за зажим. Словно протестуя против внезапной нагрузки после долгого времени вынужденного покоя, мои ноги тотчас подогнулись, еще до того, как мои пятки коснулись пола. Вон, вон отсюда — это было все, о чем я был в состоянии думать в этот момент, когда я встал на пол между двумя мертвыми телами. Мне нужно бежать отсюда. Подальше от этого кошмара.

Задыхаясь, я оттолкнулся от края постели правой рукой, выпрямился и снова споткнулся, натолкнувшись на застывшую руку медсестры. Вторым решительным рывком, который отдался болью в плече, я снова поднялся на ноги, пьяной походкой поплелся к двери, прилагая особенные усилия, чтобы не споткнуться о труп врача. Наконец, задыхаясь и с колотящимся сердцем, я достиг своей первой цели. Должно быть, я сошел с ума. Если лишь путь от кровати до двери стоил мне всех моих сил без остатка, как мне удастся весь побег из этого жуткого госпиталя. Но мне нельзя сейчас сдаваться, сказал я себе. Может быть, у меня и не получится. Но тогда, по крайней мере, я умру с сознанием, что боролся до последнего.

Достигнув двери, я на несколько мгновений прислонился к притолоке, чтобы немного собраться с силами, а заодно и прислушаться, но там никого не было. По ту сторону двери стояла полная тишина. И все-таки я переждал несколько мгновений, потом нажал на ручку и приоткрыл дверь на щелку, чтобы посмотреть в коридор. Никого не было видно. Холодный свет неоновых ламп освещал голый коридор, не оставляя теней. Пол был выложен белыми дорогими плитами — мрамор. Стены были голые, выкрашенные в белый цвет, и никаких следов дешевых календарей в таких же дешевых рамках, которые обычно встречаешь в клиниках, как можно было ожидать и здесь, не наблюдалось. Не было даже черных полос резиновых буферов, которые в клиниках служат для того, чтобы при перевозке из смотровых кабинетов в палаты каталки стукались о стены, не повреждая их. Коридор, в котором я стоял, казался таким чистым, стерильным, ухоженным, что он ни за что на свете не мог бы быть частью обыкновенной клиники. Ну конечно же нет, ожесточенно подумалось мне. Нигде, кроме как в закрытой частной клинике у профессора Зэнгера, не было бы карт-бланша для его извращенных экспериментов, да, нигде, кроме как здесь, такой дряхлый старик не смог бы практиковать, уже не говоря о больном идеализме его старческого мозга!