И признаюсь теперь откровенно: я не ответил тогда себе на этот извечный вопрос фронтовиков: "Что ты можешь?" Война придирчива, заставила всех нас отвечать на этот вопрос, но там, на холодном бугре в одиночестве, я всю ночь стыл в растерянности сам не свой. Много случилось на моих глазах смертей, много погибло друзей-товарищей, и сам я провел на той стороне трое суток, но только в нынешний день открылось во всем страшном величии, на какую высоту может вознестись человеческий дух. Закрою глаза - и вижу снова клокочущее пламя, озаряющее великую простоту и тайну самопожертвования.
В часы беспощадного суда над собой я придирчиво, промытыми горем глазами вглядывался в собственную короткую жизнь, начиная с истоков, с первых сознательных шагов и кончая нынешним трагическим днем. И должен прямо сказать: ничего лестного для себя не выудил. Беспристрастный вердикт был вынесен по заслугам; в людях не разбираюсь, оцениваю их по внешним признакам, разделяю на выдуманные сорта, и самое худшее - не отличаю, где честность, а где честная ложь, потому и принимаю исполнительность и скромность за безволие и трусость.
На этом и закончился мой архаический, если так можно выразиться, отрезок жизни, он оказался пустой бутылкой, приготовленной для дорогого вина. Тем лучше, что разбилась она ненаполненная...
Как командир звена, я обязан собрать личные вещи погибшего подчиненного, написать рапорт и передать все в штаб полка для пересылки родителям или родственникам. У Кирилла никаких вещей не было. Ровным счетом никаких. Все его имущество состояло из запасного целлулоидного подворотничка для гимнастерки - такими пользовался наш брат вместо хлопчатобумажных, требовавших ежедневной стирки. Подворотничок хранился в летном планшете вместе с золотой каемкой и с ней же погиб. В КП на вешалке осталась невзрачная шинелька цвета хаки и в кармане ее - записная книжка. Вперемежку с навигационными схемами, аэродинамическими формулами, режимами двигателя были вкраплены короткие заметки. Вот несколько из них:
"Наконец мечта моя сбылась, я прибыл на фронт в знаменитый гвардейский полк. Вот где настоящие люди! Живу среди них и опасаюсь одного: кажется, я никогда не достигну боевого мастерства и доблести, какими обладают они. Это терзает мою душу, но я дал себе слово: умру, но в грязь лицом не ударю. Мой командир звена - летчик, каких поискать, но летать с ним стремятся не очень, говорят, лезет сломя голову в самое пекло, где и комару не выжить. А я бы с ним... Лишь бы взял меня с собой. Но увы! На боевые задания нас, молодых, пока не берут, небось жалеют. А зачем нас жалеть, когда старшие опытные бойцы гибнут каждый день? Бои страшно тяжелые, оттого и на сердце всем тяжело. Между вылетами людям нужно отвести душу, хоть чуть-чуть расслабиться, отвлечься от пережитого в бою. Надо мной часто подшучивают, разыгрывают, но мне это не обидно, я сам подыгрываю шутникам, чтоб настроение стало у всех бодрее, пусть хоть этим помогу, если больше нечем..."
Вот вам недотепа, вялый, туповатый Кирюха...
Утром, как всегда, Клавочка- синоптик прочитала карту погоды и, удаляясь, тронула меня мимоходом за плечо. Что ей нужно от меня? Выхожу из КП. Клавочка стоит, поджидает. Останавливаюсь.
- Извините, у меня к вам дело...
- Пожалуйста.
Она медлит, то ли раздумывает, то ли колеблется, затем роняет тихо:
- Я хочу поговорить с вами о Кирилле.
- Нет! - вырываегся у меня резко и жестко. Излишне жестко. Но свою интонацию я вспоминаю потом. Вспоминаю и сожалею, зачем еще одному человеку сделал больно?
Клавочка задумчиво вздыхает, молчит секунду-другую и внезапно в смятении с мольбой восклицает:
- Отдайте мне записную книжку Кирилла! Зачем она вам? Отдайте! Пожалуйста!
- А вам зачем?
Клавочка опускает голову, смотрит в землю,
...Говорят, высокомерие и предубеждение - два черных крыла человеческой души. Огненная вспышка на окраине Гизели сожгли мои черные крылья навсегда.
Записную книжку Кирилла я отдал Клавочке, а мне осталась, как памятный знак, ослепительное бурлящее пламя с черными комьями, черными клочьями - оно всегда в моих глазах. Я вижу его, засыпая, я вижу его, пробуждаясь. Десятки лет оно не гаснет, не тускнеет, И я твердо знаю: не будет меня, а оно останется - этот памятный, неистребимый след войны, выстраданной нами.
НАДЯ-СТАЛИНГРАДКА И ЕЕ ОТЦЫ
Мы - штопальщики. Возникнет на фронте дыра, нас - туда. Выкладывайся, гвардия, заделывай прорехи! И выкладывались, и штопали, и заделывали так, что к октябрю полк совсем обезлюдел. Отвели на переформирование за Волгу, посадили среди степи ковыльной и повезли на полуторках в Ахтубу отмывать в бане.
Осталось нас, летчиков, всего семь рядовых и один замкомэска Силантий Брезицкий, по прозвищу: «Лошадь»: очень уж часто повторял он излюбленные слова: «Мы встали на дыбы», «Самолеты встали на дыбы», «Мозги встали на дыбы»... Старшего комсостава - ни души, все погибли в изнурительных боях, кто севернее, кто южнее, а кто и над самим городом Сталинградом.
После бани привезли на аэродром. Начальник штаба приказал построиться в две шеренги и объявил, что прибыл новый командир полка Лабутин и с ним три, тоже новых комэска. У них большой летный опыт, но в боях не участвовали, выполняли оборонные задания в тылу.
Высокий статный подполковник Лабутин прошелся вдоль нашего скудного строя - восемь шагов от фланга до фланга, оглядел иронически разношерстную команду, хмыкнул.
- Однако негусто вас... Да и на груди пусто. Что это вы без наград, штурмовички-гвардейцы?
- За что награждать, ежели наших бьют, а наши - нет?
- За «вперед на восток!» награждают по приказу Верховного номер двести двадцать семь... - отозвались из строя вразнобой.
- По-всякому отступали на восток.. - качнулся Лабутин на носках хромовых сапог. Эх, сапоги! Глаз не оторвешь от них, мечта пилота! Легкие, мягкие, такие не сгорят, как кирзачи -пороховички в случае чего... - Дело не в отступлении, - повторил Лабутин твердо. - Коль хорошо воевали, но не отмечены Родиной, значит, плохо пеклись о вас ваши старшие командиры. Скажу вам прямо, без утайки: полк выглядит неважно, дорогие товарищи. Я дал твердое слово командующему армией сделать часть передовой, чего б это ни стоило. И я это сделаю очень скоро. Слава о нас, гвардейцах, прогремит по всем фронтам, о наших штурмовых ударах заговорит вся пресса и радио. Мы воспитаем собственных Героев в самом ближайшем будущем. Головой ручаюсь!
«Уж больно ты скор...» - подумал я, хотя в словах нового комполка ничего плохого ни было. Видать, он мне просто с первого взгляда «не пришелся». И только.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});