не знал, что это такое. Но я бы хотел прийти на него, если это не слишком…
– Нет, – быстро отвечает она, – не слишком… – Но ее сердце колотится, и она договаривает, глядя в пол: – Хотя я не знаю.
– Чего ты не знаешь?
– Просто… так много поставлено на кон.
– А я нервирую тебя?
Он определенно хотел пошутить, и это должно было прозвучать по-дурацки. Но Грета кивает.
– Вроде того, – произносит она и пытается представить, что испытала бы, увидев в толпе лицо Бена. И это успокаивает ее больше, чем что-то еще. Нервничать же ее заставляет все остальное.
Бен удивлен и, может, немного польщен.
– Ну тогда в другой раз.
– В другой раз, – соглашается она.
Он берет ее за руку, и они шагают дальше по коридору, идущему вдоль борта теплохода. Снаружи уже совсем темно, и в окнах видны только их собственные отражения – Бен в спортивной куртке и Грета в платье. Она останавливается на мгновение, чтобы поймать их расплывчатый образ, но тут Бен делает шаг вперед и прикладывает сложенные чашкой руки к стеклу.
– Вау, – говорит он, и Грета делает то же, что и он, и видит многочисленные звезды, сияющие над темной водой. Он слегка поворачивается к ней и кладет руку на ее бедро, а она собирает в горсть его рубашку и притягивает его к себе. Они целуются долгим медленным и голодным поцелуем, прижимаясь к прохладному окну, будто приближаясь к миру за ним, и это продолжается до тех пор, пока до них не доносится чье-то присвистывание, и тут им приходится отпрянуть друг от друга.
– Эротично, – с озорной улыбкой заключает старая леди. Грета снова смотрит на стекло и не может не признать, что она права.
В конце концов они зависают в одном-единственном ночном клубе на теплоходе, черная коробка которого озаряется пульсирующими розовыми и фиолетовыми вспышками света и оглушает музыкой преимущественно в стиле диско. На танцполе кружатся несколько бесстрашных пар, все они не моложе шестидесяти лет, и одна из них умудряется танцевать что-то бальное под I Will Survive. Когда начинает звучать следующая песня, к ним присоединяются двое мужчин, и Грета узнает в них танцовщиков из злосчастного мюзикла; они, покачиваясь и обнявшись, пристально смотрят друг другу в глаза.
Бен и Грета сидят на обитой бархатом скамейке, его плечо прижато к ее плечу, и пахнет он вишенками из коктейля. Она занимается тем, что изучает профиль Бена, то, как его голова подергивается в такт музыке, и тут он поворачивается к ней.
– Что? – немного нахмурившись, спрашивает он. – Почему ты так на меня смотришь?
– Я только что подумала, что ты понравился бы моей маме.
– Я всегда пользуюсь успехом у мам, – шутит он, но как-то невесело.
– Знаешь, а она прочитала твою книгу.
Его лицо светлеет:
– Правда?
– Мэри сказала мне об этом во время твоей лекции. Они были членами одного и того же книжного клуба.
– Она понравилась ей?
Грета улыбается:
– Похоже, да.
– Разве неудивительно, что ты что-то делаешь и выпускаешь свое произведение в свет, а потом оно оказывается гораздо дальше, чем ты это себе представлял? Подобно улетевшему воздушному шарику.
– Или письму в бутылке. Главное – отпустить его.
Бен отстраняется от нее, совсем немного, но их плечи больше не соприкасаются.
– Мне это всегда давалось с трудом, – признается он, дискобол испещряет его обеспокоенное лицо разноцветными пятнами.
– Со временем становится легче, – говорит Грета. – Вот увидишь: когда ты напишешь следующую книгу и начнешь…
– Мы должны поговорить, когда я вернусь.
– С кем? – спрашивает она, уже зная ответ.
Он залпом выпивает оставшееся в бокале вино.
– Не знаю, что мне делать. Иногда мне кажется, не имеет значения, люблю я ее все еще или нет. И на то, чтобы остаться, существуют более важные причины. И не только дети, но вся наша долгая история. И мне трудно захлопнуть книгу на этом месте, понимаешь меня? Но в другое время… – Он смотрит на нее умоляющими глазами. – Я не знаю. Я словно хочу запечатать последнюю неделю в бутылку, чтобы запомнить все, что я чувствовал, на случай если начну падать духом.
Он смотрит на нее, и Грета не знает, что ему сказать. Она думает: «Разумеется, он вернется. У него жена, и дети, и ипотека». Она вполне может представить его семейную жизнь: двор, где полно пластиковых игрушек, и подвал с трубами, лопающимися зимой. Собрания родительского комитета начальной школы и несколько друзей, с которыми они строят планы на следующий месяц, обещают им и себе, что подыщут для встречи какое-то новое место в городе, но встречаются, где и обычно, потому что у кого-то из детей болит горло и дел у них на этой неделе невпроворот, да и вообще, так оно проще. У него наверняка есть газонокосилка. И гриль. И особый голос, каким он читает детям истории на ночь. У него есть целый мир. Не так-то просто развернуть такой огромный корабль.
Звучит новая песня, на этот раз более медленная, и несколько пар неуверенно поднимаются со своих мест. Бен тоже встает:
– Думаю, нам следует потанцевать. – Он протягивает ей руку, торжественно приводит на танцпол и притягивает к себе.
Грета не помнит, когда в последний раз танцевала так. Наверное, с Джейсоном на свадьбе Эшера. Они держались на некотором расстоянии друг от друга, чтобы поддержать иллюзию, будто между ними нет ничего, кроме соседской дружбы, и это при том, что он сунул ей в руку ключ от своего гостиничного номера. Но на этот раз все обстоит иначе. Ей на мгновение приходит в голову, что это отдает дурным вкусом – то, как ее щека прижимается к его груди, а его руки сцеплены у нее на талии, но сейчас у нее не получается быть хоть сколько-нибудь циничной.
– Можно я кое-что скажу тебе? – Бен слегка отстраняется, чтобы видеть ее, его глаза ищут ее глаза. – Это не из-за его произведений.
– Что? – не понимает она.
– Причина, по которой Джек Лондон вдохновляет меня, не его книги. А то, что он прожил жизнь, полную событий.
Песня заканчивается, диджей ставит что-то побыстрее, и танпол снова пустеет. Грета перестает танцевать, и Бен тоже, но они все еще обнимают друг друга. Так они и стоят под разноцветными бликами, отбрасываемыми дискоболом.
– Он был не только писателем, – с какой-то странной настойчивостью говорит Бен, – а и моряком, исследователем, боксером, браконьером, общественным деятелем. Он отправился на Клондайк, когда ему был всего двадцать один год, искать счастья, и это кажется таким безумным